Книга Последний проблеск света, страница 69 – Клэр Кент

Я усмехаюсь.

— Да. Наверное, именно это там и описывается.

— В этих стихах много жуткого. Я имел в виду то, где у богача был ее портрет, но это он ее убил. Ты понимаешь, о каком я?

— О да. «Моя последняя герцогиня». То есть, ты догадался, что он ее убил?

— Естественно. Жуткий тип. Богатый, бессердечный засранец. Но стихотворение мне понравилось.

Поддавшись импульсу, я начинаю читать стихотворение в темноте. Я столько раз декламировала его вслух, что слова сами слетают с языка.

Трэвис слушает, весело фыркая, когда я добираюсь до лучших строк.

«Так опускаться, унижать себя,

Я вовсе не намерен был».

Когда я заканчиваю, он протягивает руку, чтобы нежно дотронуться до меня.

— А «Аннабель Ли» знаешь?

Конечно, знаю. Я декламирую его вслух, и эти ритмичные зловещие слова повисают в тишине комнаты.

Когда я заканчиваю, Трэвис протяжно выдыхает.

— Изумительно. У тебя очень хороший голос для чтения стихотворений. Они мне особо не нравились, пока я не услышал их в твоем исполнении.

— Спасибо, — я чуть ли не ерзаю от удовольствия, доставленного его комплиментом.

— Какое твое любимое?

— Не знаю. Может, «Волшебница Шалот»?

— Та, что с леди в башне?

— Да. Оно самое.

— Я не смог понять, почему она умерла. Что произошло, черт возьми? Она ложится в лодке и просто отбрасывает коньки?

Я не могу перестать улыбаться.

— Ага. По сути, так и есть. Думаю, подразумевается, что она умерла от любви или типа того.

— Ты знаешь его наизусть?

— Да. Да, знаю.

С минуту я колеблюсь, затем начинаю читать его вслух. Оно длинное и занимает некоторое время, но я чувствую напряжение в теле Трэвиса, пока он слушает.

Он правда слушает.

На середине мне так и хочется что-то сделать со своими руками, так что я поднимаю руку Трэвиса с покрывала. Я играю с ней, ощупывая его костяшки и водя большим пальцем по его ладони.

Он не убирает руку.

— Очень красивое, — говорит он, когда я закончила. — Напоминает мне о тебе.

— Правда? Почему?

— Не знаю. Просто напоминает, — он кажется застеснявшимся, так что я не настаиваю.

— Когда я ездила в Лондон, я видела могилу Теннисона в Вестминстерском аббатстве. Я также видела могилу Браунинга. Он написал то, что про герцогиню. Я была в таком восторге, видя надгробья своих любимых поэтов.

— Не сомневаюсь. Когда ты ездила?

— Когда мне было пятнадцать. Бабушка и дедушка возили меня туда летом. Мы посетили Лондон, Париж и Рим, — я сглатываю, когда реальность накрывает меня подобно удару. Подобно физическому удару из ниоткуда. — Теперь их нет. Городов. Всех трех. Все в них пропало. Они просто… перестали существовать.

Мои глаза щиплет, и я не знаю, почему. Вроде я уже перестала плакать над потерянными вещами.

Трэвис берет меня за руку, переплетая наши пальцы.

— Да. Наверное.

Мое горло болит, но я все равно говорю.

— Ужасно думать о том, что теперь исчезло из мира. Эйфелева башня. Вестминстерское аббатство. Сикстинская капелла. Я помню, как посещала Лувр и видела Мона Лизу. Все это… все просто… исчезло навсегда.

Я уже плачу, а ведь я больше никогда не плачу. Но слезы текут из глаз, а тело дрожит.

Трэвис протягивает руку и привлекает меня к себе, обнимая обеими руками. Он держит меня, ничего не говоря.

— Прости, — мямлю я, по большей части взяв себя в руки. — Не знаю, что на меня нашло. Это просто вещи. Вещи. Умерли миллиарды людей, и я не могу плакать о них. Я не знаю, почему плачу об этом. О зданиях. О вещах.