Книга Рожденный дважды, страница 111 – Маргарет Мадзантини

— Он погиб?

— Да.

Я не схожу с ума. Я всему научилась, это входило в пакет услуг турпоездки. По системе «все включено».

Когда-то я уже пережила этот момент. В морге Кошева между Йованом и голубым ребенком стояла пустая каталка из холодной стали.

Сейчас перед глазами снова встает та каталка, которую я увидела и забыла. Сейчас я знаю, что она ждала тело, третье тело, между стариком и ребенком. Как крест, который необходимо довершить. Молодой генуэзец, за которого я вышла замуж, заранее объявил мне о своей участи. Все остальное: паспорт, упавший в сапог, та же Аска… только случайности, главное было предопределено. Мы не можем выбрать себе жизнь и смерть, мы можем пройти между ними самой трудной дорогой, противясь судьбе, но, по сути, для нее это только щекотка.

Ну вот, теперь я вдова.

Знаю, что должна как-то отреагировать, а вместо этого не могу оторвать взгляд от мушмулы на столе. Сижу неподвижно и знаю, что так делать нельзя, что потом станет плохо, — надо заплакать, выплеснуть горе. Опасно оставаться на месте, не сдвинувшись ни на миллиметр, когда все вокруг рушится. Такой героизм никому не нужен, как и достоинство.

— Его убило гранатой?

Лучше не молчать.

Отвечая, папа пускает слюни из перекошенного, с трудом открывающегося рта:

— Несчастный случай… он упал со скалы… на берег…

Что он такое говорит? В Сараеве нет моря.

— В Дубровнике, — говорит. — Это произошло на одном из островов рядом с Дубровником.

— Что он там делал?

Папа не знает, он ничего не спросил.

Не важно, мне это совсем неинтересно.

Вижу что-то такое, что я уже видела раньше, то, что меня давно ждало.

Встаю, но не знаю зачем, делаю три шага, но они похожи на шаги курицы, которой свернули шею, нервный спазм мышц, хранящих память о движении. Снова сажусь и опять смотрю на мушмулу.

Мякоть бледно-оранжевого цвета, в форме сердечка. Диего съедал горы ягод, смеялся, плевал косточки в мусорное ведро, похваляясь меткостью.

Диего…

Ничего удивительного, я всегда это знала. По правде говоря, это никакая не новость, всего лишь судьба, которая свершилась, обнаружила себя.

Всегда боялась потерять его.

Кладу рядом две косточки, смотрю на них. У нас никогда не было идеальных отношений, всегда торчало что-то лишнее… угол, о который постоянно задеваешь, пола платья, высунувшаяся из шкафа, — этот лоскут не дает тебе ночью покоя, и ты говоришь себе: «Сейчас встану, поправлю». А потом лежишь и думаешь: «До завтра подождет». Сейчас я поняла, чтó нас разъединяло, — между нами всегда стоял этот день, эта мушмула, эта смерть. Его преимущество надо мной было очевидным.

Я улыбнулась — он умер, упав с высоты на берег моря, как и его отец.

Улыбнулась, потому что меня это не удивило. Так бывает, когда неожиданно находишь решение загадки, мучившей, сводившей тебя с ума, хотя на самом деле она была простая, даже слишком, потому-то тебе никак не удавалось ее разгадать. А разгадка была под носом.

Я улыбнулась, потому что не знала, выживу ли я, но мне было все равно.

Итак, я его больше не увижу.

Это значит, что я не увижу больше его ног, длинных и тонких, как у антилопы, не вдохну больше запах его шеи. Нет больше глаз, смотревших на меня, и я никогда уже не спрошу у него: «Какая я?» — а он не ответит: «Какая есть». Это значит, что его голос остановился в мертвом горле, которое скроет земля.

Итак, все кончено.

Улыбнулась, наслаждаясь приятным ветерком, это Диего поворачивается ко мне на вокзале, он привез с собой детский пластмассовый зеленый стульчик, привез на поезде из Генуи только для того, чтобы показать мне, на чем он сидел в детстве, и теперь, прямо на перроне вокзала Термини, он усаживается на этот стул: хочет показать мне, что совсем не изменился — такой же тощий, как комар. Как настоящие бедняки, говорит. Как батраки былых времен, африканцы. Я смеюсь. Спрашивает, люблю ли я его, он приехал показать себя, выставить на продажу, как раба, потому что он меня любит очень-очень и не может жить без меня. Говорит, что, наверное, совершает ошибку, только отвращает меня, когда, не стесняясь, выставляет себя влюбленным дураком. «Но я такой», — говорит. Улыбаюсь: я поворачиваюсь спиной к нему, думаю, что он рехнулся, наркоман обкуренный. Что у него плечи слишком узкие, а ноги слишком длинные. Разворачиваюсь и ухожу, он встал, но застрял задницей в детском зеленом стульчике, так и идет с ним за мной. Как только я останавливаюсь, он снова садится, закинув ногу на ногу, и без сигареты в руках делает вид, что блаженно покуривает. «Я жду», — говорит.

Чего?

Свою жизнь, я жду жизнь.

Итак, убираем косточки со стола, выбрасываем их в мусорное ведро.

Папа спрашивает:

— Что нам надо делать? Как это делается?

Диего был для него сыном, и теперь он хочет знать, как забрать тело своего мертвого ребенка.

— Нужно позвонить в Министерство иностранных дел.

— Да, верно.

Я встаю, надеваю очки, и на этом все.

— Я сам поеду в Дубровник, если ты не сможешь.

Куда он поедет с таким лицом?

— Тебе надо в больницу, папа.

Он кивает, не может поверить, что это так просто, будто ничего особенного не случилось.

Ребенок просыпается от голода, я развожу ему смесь. Папа подходит к нему, и Пьетро плачет, потому что не узнает дедушку, испугался его гримасы, — так мы понимаем, что он начал видеть. Потом малыш узнает родной запах и дает себя покормить человеку с перекошенным лицом. Я стою, смотрю на папу, который кормит ребенка, всхлипывая и орошая его слезами.

Говорю ему:

— Осторожнее, папа.

Прячет мокрые глаза, наклонив голову. Ему стыдно, что я сильная, а он слабый. Собака заснула, положив морду ему на ногу.

Листаю телефонную книгу, ищу номер Министерства иностранных дел. Переписываю его на листок. Они уже в курсе, но голос служащего отвечает:

— Подробности нам пока не известны, синьора.

Небо покрылось облаками, отворяю одну ставню, подтягиваю к себе веревку, на которой сушатся ползунки и слюнявчики. Переодеваю ребенка, он лежит с открытыми глазами между мной и папой, в тени его лицо производит еще более жуткое впечатление, ни дать ни взять душевнобольной старик с единственным вытаращенным глазом.

Он любил мальчишку из Генуи, полюбил его сразу, с первого взгляда.

— У него же ни гроша в кармане, ездит зайцем на поездах. Ни кола ни двора…

Я думала, он меня бранит. Я только недавно ушла от Фабио, поставив точку в этом странном браке. У папы было сердитое лицо. Потом он подвигал ушами, носом, скорчил забавную рожу: