Книга Надежда тебя не покинет, страница 74 – Ольга Шах

Помнится мне, что папенька частенько приезжал в Москву, потому как цены на продукты, семена, саженцы плодовых деревьев и прочее, были тут куда приятнее, нежели в Курске. Пусть Москва — не Петербург, такая же провинция, как и Курск, но всё же большой город, и я неизменно напрашивалась с дорогим родителем в эту поездку, тот не был в восторге от моего интереса, но всё же соглашался. Отец подходил к процессу покупки степенно и вдумчиво, потому мы приезжали в Москву за пару дней до субботней ярмарки, селились в приличных меблированых комнатах неподалёку от Земляного Вала, прогуливались по чисто выметенным улицам и радовали себя мягкими пряниками в чайных на Пятницкой.

В сам же день ярмарки вставать нужно было, чуть рассветёт, и спешить за покупками на тот же самый Даниловский рынок, где с раннего утра была, по заявлению моего родителя, «самая торговля». Отец заранее составлял список необходимых покупок, вписывал туда ориентировочные «прикупочные» цены, складывал сей документ в карман сюртука и ревностно следил за тем, чтобы он не потерялся в суматохе и толчее субботней ярмарки. Меня же слабо интересовали хозяйственные надобности дорогого родителя, так что я, покрутившись рядом с ним сколько-то времени для блезиру и послушав, какие рыночные продавцы сулят ему урожаи с новых сортов вишни, слёзно отпрашивалась у папеньки. Отец сурово хмурился, утверждал, что негоже это, да и вообще, где такое видано, чтобы приличная девица, ровно чернавка, болталась по рынку, и давал мне провожатого с наказом стеречь, беречь и недопущщать какого непотребства.

И я уже теперь не такая радостная, но всё же в приподнятом настроении, в компании Архипа, одного из наших сопровождающих, здорового и неразговорчивого мужика, для вида прогулявшись по лоскутным рядам и со скучающим видом обозрев отрезы тончайшего лионского кружева, гладкого и нежного шёлка и даже затканной серебром парчи, налюбовавшись на веера, перчатки и булавки, спешила в обжорные ряды. На кандидатуру Архипа я хитро соглашалась с прицелом, зная незлобивый и покладистый нрав мужика, прятавшийся за образом лохматого угрюмого детинушки, с которым поопасится связываться московская голытьба, которой на местных рынках всегда бывало с избытком.

К тому времени Архип уже слегка обалдевал от гула многочисленных голосов, толкучки и от вида продавцов, готовых нахваливать свой товар в надежде на то, что ты подойдёшь к их лотку хотя бы для того, чтобы они заткнулись. И всё же, в лоскутных рядах всё было более или менее пристойно, и публика, гуляющая тут и приценивающаяся к цветастым платкам на голову, широким атласным лентам и маленьким сумочкам для дамских мелочей, была чистой, степенной, купеческой.

И тем отличалась от посетителей обжорных рядов. Широкий тротуар делил ряды на две части — вдоль одной из них притулились корявые здания, нижние этажи которых были занимаемы многочисленными питейными заведениями, работающие до самого заката. Рядом же стояли «пырки» — обычные забегаловки, где неприхотливому люду подавались пустые щи за три копейки, а жареная картошка, рыба или каша с мясом, уже за пять. И отбоя от желающих плотно откушать не было. Кто из рабочего люда, приказчики или сами лавочники, располагал свободным временем, заходил внутрь заведения, занимал место на широкой лавке и степенно съедал поднесённое кушанье. Остальные же на бегу перекусывали купленными у торговок, прогуливающихся тут же, выставив лотки и громко нахваливающих свой товар, пирогами с потрошками и капустой, калачами и баранками, жареными колбасками и рыбой. Тут же шустро сновали мальчишки-блинщики, продающие горячие блины, с начинкою и без, зазывали, поднимая кружки над головой, продавцы кваса. Квас по-простому, без изысков, наливался тут же, из бочки в кружку, на месте употреблялся, непременно с жизнерадостным кряканьем.