Книга Лекарка поневоле и опять 25 примет, страница 33 – Ульяна Муратова

Цветы мне посоветовали покупать вечером — к закату цены на них рухнут, а для дистилляции мне подойдут и увядшие, и поломанные.

Проходясь между рядами, я отметила, что целебных зелий и мазей продаётся довольно мало — лишь два небольших лоточка на всю ярмарку.

— Может, подготовиться к следующей ярмарке и выставить свои товары? — легонько толкнула я Таллу в бок, кивая на полупустой прилавок с лекарственными снадобьями.

— Однозначно стоит, — кивнула она. — Я вот думаю пару-тройку нарядных рубах пошить, чтобы продать и хоть какие-то запасы на зиму сделать. Ты же сказала, что сыну нужно как можно больше фруктов и ягод — а где их зимой брать?

Нарядно расшитые мужские и женские рубашки продавались в изобилии, но и брали их очень охотно — видимо, не в каждом доме была своя мастерица. Особенно мне запомнилось семейство с дюжиной мальчишек самых разных возрастов. Их почтенная матушка десятками скупала рубашки и немаркие штаны из плотной ткани. Надо думать, что такую ораву кормить замучаешься, а уж пошить на всех, да ещё и на руках — задача за гранью возможностей даже очень сноровистой женщины.

Словно подтверждая мои размышления, один из братьев ухватил другого за рукав, потянул, тот попытался отстраниться, возникла сутолока, и секунду спустя раздался треск порванного рукава, а оба сорванца замерли, вжав головы в плечи. Почтенная матушка одарила их пламенным взглядом, явно запланировав на вечер кары небесные, и купила ещё пяток самых дешёвых рубашек.

Сто процентов понимания, ноль процентов осуждения.

Закупившись самым необходимым, мы с Таллой двинулись в ту часть ярмарки, где давали представления.

Там как раз собирался полуденный хор — несколько десятков одетых в белое девушек и женщин. В Армаэсе на подобное представление я не попадала, да и хористок там не было — слишком маленькая деревня. А здесь относились к чествованию светила и главного бога Довара с размахом.

Как только солнце вошло в зенит, стало так тихо, будто площадь опустела, а огромная толпа на ней — растворилась в безмолвии.

В небеса полился сначала один звонкий девичий голос, затем его оплёл нежным звучанием другой, глубоким контральто оттенил третий. И внезапно голоса зазвенели хором, разлились по небесной синеве и слились с белыми лучами. Для магов смертоносными, а для полуденников и возделываемых ими растений — живительными.

Небо звенело и пело вместе с хором, а у меня на глаза навернулись слёзы. В груди откликнулось восторгом странное чувство сопричастности и созвучия с миром. В узор голосов вплелась одинокая флейта, а за ней — скрипка, вскрывающая и одновременно исцеляющая душевные раны. Голоса звучали, и по лицам собравшихся катились слёзы — такие же чистые и прозрачные, как солнечный свет.

Постепенно хор плавно распался на отдельные голоса, а потом осталось лишь одно бесконечно прекрасное сопрано — оно звало ввысь, в облака, к свободе, а потом растворилось и затихло на самой высокой ноте, продолжив звучать где-то глубоко в сердце.

Я повернулась к Талле, чтобы поделиться впечатлениями, но не успела. В толпе мелькнул знакомый силуэт — высокий, худощавый, черноволосый, взлохмаченный…

Сердце сначала замерло в моменте узнавания, а затем забилось в груди таким бешеным ритмом, словно где-то на джембе отбивали первобытный мотив.