Книга Обелиск, страница 14 – Полин Герц

Хлипкий уже не юноша, но еще и не мужчина, оказался на удивление отзывчивым. И неважно, что готовность помочь была вызвана отнюдь не душевными порывом.

– Я ждал вас несколько раньше, – бормотал новый потешный сосед, назвавшийся Филиппом Стерном. – Мистер Боуз писал, что вы торопитесь.

– Так и есть, но нужно было закончить дела, – то, что дела заключались в ленивых сборах и вежливых кивках портье из отеля неподалеку, господину Стерну знать было не обязательно. – Прошу прощения за поздний визит.

– Что вы, я все равно почти не сплю. Готовлю, знаете ли, диссертацию по трудам Мишеля Монтеня, слышали о таком?

Пожалуй, слышал. Когда-то давно прохвост-француз втихую записал половину их разговоров, которые потом издал в двух томах.

– Боюсь, нет, – если сказать, что помнит каждый волосок в монтеневской бороденке, Филипп заселит его не в 4В, а отправит в комнату с мягкими стенами, или, того хуже, попросит помочь. – Я не знаток.

– Да-да, конечно, сложная литература, – кивнул Стерн, продолжая рыться в ящиках хлипкого стола. – Черт, как я мог забыть!

И вот уже знакомый жест – левая пятерня зарылась в волосы, а правая беспощадно ударила по лбу.

– Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке, просто я забыл, что ключ от 4В теперь есть только у Элли, она живет напротив, – Филипп развел руками и печально опустил голову. – Мой отобрали после одного недоразумения…

– Полагаю, что это не проблема. Я надеюсь, – он говорил как можно спокойнее, чтобы несчастный ученый не умер от стыда прямо на месте. На счет этой души указаний не было. – Все в порядке, мистер Стерн.

– Прошу, просто Фил. Так меня все зовут. А Элли еще шутит, что когда защищу диссертацию, будут звать Доктор Фил, – рассеянно улыбается просто-Фил, но тут же возвращает серьезную мину. – Хотя, я сто раз говорил, что сравнивать дешевое шоу и труды великого Монтеня…

– Фил, время позднее, не хотелось бы вас задерживать. Да и беспокоить соседей после полуночи – дурная примета. Мы можем решить вопрос? – он остановил бурный поток слов, который грозил перейти в лекцию.

– Да-да, конечно, – торопливо ответил рассеянный ученый и уже выбежал в коридор, откуда сразу начал доноситься робкий стук.

Плохой стук, потому что встречаться с той, что жила в 2В, он не собирался. Не сейчас. И не так. Но выйти вслед за новым соседом все же пришлось. И молча наблюдать, как просто-Фил сначала нервно касался синего дерева костяшкой пальца, потом сжимал кулак, а после остервенело лупил открытой ладонью, сбивая темную краску и вопя «открывай уже, твою мать».

Высокий слог. Мишель бы оценил.

Наконец, дверь распахнулась. Так же, как только что в нее барабанили – громко, резко, сердито. И на пороге возникла она. Вблизи совсем другая. Старая керосиновая лампа, зажатая в руке, слабо осветила лицо. Красивая, но не так, чтобы слишком, когда за внешностью не ищешь большего. А за ее обманчиво мягкими чертами вовсю плясало недоброе пламя, сквозило через уже заметные морщинки, которые появляются, когда брови слишком часто хмурятся, а глаза – щурятся.

Образ, что он строил все эти дни, рассыпался прахом. Уже не незнакомка, бросающая на бегу рассеянную улыбку старой даме с собачкой из соседнего дома. Перед ним стояла нахалка, подпирающая плечом дверной косяк. Сверлила недовольным взглядом, раздраженно дергала бровью и насмешливо кривила губы. А жизнь в глазах теплилась так же слабо, как коптила лампа.