Книга Солнце, страница 349 – Дж. С. Андрижески

Тот страх в нём сделался оглушающим.

Он смешивался с печалью, которую я чувствовала в нём ранее, с самобичеванием, ненавистью, ужасом… и эти эмоции сливались воедино, становясь такими интенсивными, что я не могла дышать. Когда он добрался до момента, где Джем пришёл к наружной стене Запретного Города и поцеловал меня на прощание, пока Ревик лежал на моих коленях, то горе буквально ослепило его.

Не знаю, как и когда именно мы очнулись.

Это не была резкая перемена, как раньше.

Это было постепенным, как отодвигание завесы.

И всё же я не была уверена, когда именно пришла в себя. Я осознала, что смотрю на освещённый факелами потолок. Я слышала его дыхание рядом, но едва могла это осмыслить.

Я повернула голову.

Ревик лежал там, тяжело дыша, хватая воздух ртом, и боль исходила от него облаками.

Он лежал почти на животе, опираясь на локоть и руку, а другой рукой обхватывал свой живот и силился видеть сквозь собственную боль. Его глаза остекленели, по щекам текли слёзы. Я никогда не чувствовала ничего подобного в нас обоих.

Он издал надрывный звук, когда я схватила его за руки. Он отпрянул, а я крепче сжала его, желая помочь, как-то облегчить это, но он не смотрел на меня и едва осознавал предложенный мной свет.

Он закрыл глаза, упираясь потным лбом в свою руку, и его мышцы напряглись. Я чувствовала, как он борется с той болью в животе, в груди. Я обняла его рукой за спину, чувствуя себя беспомощной и не зная, что тут можно попробовать сделать.

Всё было так плохо, что я сама ахнула от боли.

— Отпусти это, — сказала я ему. — Gaos, Ревик… отпусти это. Открой свой свет.

Он закрыл глаза, издал тяжёлый звук, но заглушил его, уткнувшись лицом в свою руку.

Я чувствовала, как его боль становилась расплавленной, пока он пытался сделать так, как я сказала.

Он пытался отпустить это, позволить себе прочувствовать.

Другая часть его противилась этому каждой унцией его естества. Та часть боролась бессознательно, инстинктивно — это как стараться дышать, не утонуть, освободиться от оков. Я чувствовала, что интенсивность его сопротивления исходит из детства — та нужда удержать себя в руках любой ценой, двигаться вперёд любой ценой, выжить любой ценой…

— Отпусти это, — прошептала я ему на ухо. — Отпусти это, детка. Я тебя поймаю. Обещаю.

Он издал тяжёлый хрип.

В этом звуке жило столько боли, что я закрыла глаза, уткнувшись лицом в его шею. К тому времени я так крепко стискивала его, впиваясь пальцами в плоть, что наверняка причиняла боль.

Если так, он почти не замечал.

Боль сочилась из его света, пока Ревик сипло втягивал вдохи, и то изначальное чувство постепенно разрасталось из тёмного, глубинного места в его груди. Я чувствовала свет, который он хранил там, его жар, тёмное, глубинное отчаяние. Я чувствовала там его родителей, его сестру… последние останки его самости, которую он пытался уберечь от Дренгов.

Я ощутила, как он отпустил эту стену, и его страх усилился, вырвавшись из него так интенсивно, что он полностью отбросил контроль на те несколько минут.

В это время его глаза и свет будто ослепли.

Ревик просто лежал там, хватая ртом воздух, когда более тёмная часть его раскрылась.

Его глаза источали яркое, ослепительное зелёное свечение в тёмной пещере.

Я чувствовала в этом столько капитуляции.