Книга Песнь бездны, страница 59 – Эмма Хамм

– Меня зовут Аня, – поправила она.

– Я знаю. – Он заставил себя отстраниться от нее, позволить им обоим дышать свободно, хотя больше всего ему хотелось снова попробовать ее на вкус. Каждую ее часть.

Дайосу хотелось затащить ее в воду и ощутить ее чувствительными жабрами. Но он не мог. Ему не стоило. Не следовало. Все это было умопомрачением, которое вело к разрушению.

Оставив ее, он соскользнул обратно в воду, чтобы не сотворить что-нибудь безумное. Например, облизать ее с ног до головы.

Ей снилось, что она снова в Альфе. Заперта в своей комнате, как всегда. Вот только стены искорежены, и все словно бы таяло прямо на нее. Раскаленные расплавленные капли липли к ее коже и волосам, приковывали к месту, пока она не начала задыхаться.

Сон изменился, и она оказалась на улицах Альфы. Все смотрели на нее. Пялились. Говорили. Мысленно она знала, что им интересно, где это она пропадала. С дочкой Генерала явно было что-то не так, если она могла исчезать на несколько дней. Но даже во сне она не слышала их голосов. Только тихое неразборчивое бормотание, которое невозможно понять, как ни вслушивайся.

Опасно было находиться в толпе, не зная, что говорят вокруг. Казалось, все замышляют что-то против нее. Они хотели, чтобы она убралась из города после всего, что натворила. Каким надо быть человеком, чтобы замыслить разрушить собственный дом? Вечно от нее были одни только проблемы.

Во сне она шла по улице и знала, что никто не хочет ее присутствия здесь. Им нужен был символ, вроде ее матери. Милая маленькая птичка в клетке, которая поет только тогда, когда разрешат.

Все хотели видеть золотую дочку Генерала, которая впитывала бы всю их любовь и внимание, а потом очень коротко говорила, что ценит это. Она должна была восхищаться их щедростью и позволяла им играть с чудесной куколкой – собой.

Но вот только она этого не хотела. С детства находила все это внимание неприятным. Ненавидела, когда на нее смотрели как на зверушку, которую можно гладить по голове и подкармливать конфетами.

Она была чем-то большим. Всегда была.

К ней подошел отец. На его лице застыло разочарование – впрочем, когда она видела от него что-то другое?

– Твоя мать подошла бы больше, – сказал он.

И она услышала. Сколько голосов было забыто, но только не отцовский. Потому что эти слова он произнес до того, как она лишилась слуха. Перед тем, как она по дурости навредила сама себе до такой степени, что он больше никогда не мог смотреть на нее, как прежде.

И тут Аня внезапно оказалась в том воспоминании. Своем самом худшем воспоминании.

Она была гораздо моложе и стояла перед дверью в оружейную, где отец хранил все оружие. Отец смотрел на нее сверху вниз и повторял те самые слова, ранившие ее в самое сердце.

– Твоя мать подошла бы больше, – сказал он, нахмурившись так сильно, что казался ужасно суровым. Как и каждый раз. – Она-то знала, что говорить об ундинах на публике – это дурость. Ты всегда умудряешься разочаровать меня, девочка, и гордиться тут нечем.

Она и не гордилась. Но он никогда не давал ей повода гордиться собой.

Аня вздрогнула и съежилась, едва он вскинул руку, чтобы ударить ее, как всегда. Резкий шлепок по щеке, – но никто никогда не показывал, что заметил красные следы на ее лице. Все преданно смотрели на Генерала, веря, что он готов на все, лишь бы их защитить.