Онлайн книга «Загадка неоконченной рукописи»
Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена. Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни: – Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились? По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок. Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус. Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно. – Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства. «Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать. Ей нужно было, чтобы он остался. «Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога». – Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка. «Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение. Он прикусил губу. – Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек. – Они ужасны. – Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом. – Люди считают, что я ненормальная. – Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома. Дженни хотелось знать больше. – Что ты ненавидел больше всего? Он улыбнулся, покачав головой. – Сначала ты. Почему ты живешь одна? Она осторожно вздохнула. – А с кем я должна жить? – С мужем. – Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно. – А где твой отец? – На севере. – Это его грузовик там, за гаражом? Она кивнула. – А в гараже – его «бьюик»? Она кивнула еще раз. – А почему ты на нем не ездишь? – У меня нет прав. – Почему? – Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома? – Как умерла твоя мать? Она не могла ответить и повторила свой вопрос: – Что ты ненавидел больше всего дома? Он сдался: – Людей, которые сидят сложа руки. – Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно. – Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить. – Почему? – Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен. – И что же это? – Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня. – Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так… Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния. Но он улыбался. – Хочешь сделку? – Какую? – Она боялась даже надеяться. – Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе. – Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать. – Почему? – Я могу согласиться. Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней. Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал: – Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра. Я предпочитаю не обременять себя далеко идущими планами и обещаниями. Подумать дважды нужно только тебе. Я уже об этом говорил. У меня дурная репутация. Я имею свойство исчезать, когда дела идут не так, как мне хочется. А потом люди проклинают меня за это. |