Книга Моё пушистое величество 2, страница 158 – Алиса Чернышова

И Шийни могла бы, конечно, попробовать завоевать мир, или хотя бы большую часть его — у Королевы Кошмаров хватило бы сил, чтобы самой стать Императрицей и противостоять той сотворённой богине, что осчастливила мир своим венценосным отпрыском. Но Шийни прекрасно понимала, что не станет этого делать: не её судьба, не её призвание, а ещё — сценарий, который подразумевает огромное количество жертв.

Да, в итоге она смогла бы диктовать всему миру свою волю. Но воля, продиктованная насильно, всегда вызывает противодействие; равновесие, которое надо удерживать колоссальным напряжением, рухнет рано или поздно. И, чем больше силы ты прикладываешь, чтобы натянуть нить, тем больше вероятность, что она в итоге порвётся. Опять же, Шийни знала, что не была бы хорошим правителем; никто из нас, способных прикасаться к нитям судьбы, в правители не годится.

Богинькин сыночек, с другой стороны, императором был объективно хорошим.

То есть да, в личном плане “Непревзойдённый Повелитель Девяти Царств” — то ещё говно, и я ненавижу его. Но не могу не признать, что как правитель для своего места и времени эгоцентричный придурок был на удивление хорош. И по этому поводу леди Шийни приходилось разбираться со всеми его выкрутасами. Она изо всех сил старалась поддерживать божественного отпрыска психически здоровым и полноценным, равно как и держать Крысиного Короля в узде.

Но, разумеется, её работу никто никогда не оценит.

..

Я, с другой стороны…

Помню, выбирая, кого из нас отправить в мир, Королева Болот спросила, кто из нас хочет снова жить. И кто из нас желает отомстить. Тому, по её словам, она собиралась дать материальное тело.

Мои братишки сказали, что непременно отомстят, и принялись драться, показывая, кто лучше. Моя сестрёнка сказала, что хочет жить снова. Я… промолчал.

Когда Лихо Одноглазое спросила, почему я ничего не говорю, я ответил, что ни хочу ни мстить, ни жить. Хотя, на самом деле, всё было немного сложнее, конечно.

Жить я хотел. Но что такое — жизнь? Мне нравилось провожать души в Домике У Болота, рассказывать им сказки и петь песни. Это была моя жизнь, я приносил пользу и знал, что будет завтра. Я утешал мёртвых, провожая их до порога — и, на мой взгляд, это много. Я отвечал за заблудившихся, и это тоже было немало.

Да, для меня время не шло. Да, у меня не было шанса измениться, увидеть мир за болотом, познать перипетии и соблазны материального мира… Так что мне нравилось быть не-живым. Для меня это тоже была жизнь.

Месть, с другой стороны… Даже тогда, я не верил в месть.

Братишки сказали бы “Какой ты сын, если ты не хочешь отомстить за наших родителей?”. Или нечто в таком духе.

По правде, я сам иногда задаюсь этим вопросом, особенно здесь, в Академии Фамилиаров. Но, даже в худшие свои вечера, я всё ещё не верю в месть. И не в силу трусости или опортунизма, в чём многие меня обвинили бы. Просто…

Я не вижу в ней смысла.

Что изменит месть? Что улучшит? Она что-то исправит к лучшему, воскресит погибших, вернёт потерянное? И, даже если ответ всё ещё “да” (что редко, обычно он таки “нет”), какие жертвы будут лежать на другой чаше весов?

Как тот, кто проводил мёртвых и не-живых через Болото, я слушал много разных историй. Мои братишки и сестрёнка ненавидели это, но я любил.

Рассказы мертвецов были похожи, хоть в каждом оставалось своё очарование. Они говорили о сожалениях и вине, ненависти любви, желаниях и непосильной плате за них… И да, очень часто, мёртвые говорили о мести. И это всегда были тяжёлые, полные горькой патоки разговоры.