Онлайн книга «Закон - тайга»
— А мой пахан теперь в Гастелло канает. Сущий дьявол — не кент. Сколько мусоров замокрил, счету нет. Из стопорил в закон взяли. За то, что легавых файно жмурил. Другого и не умел. Из шести ходок смывался. В бегах да в розыске только и дышит, — усмехнулся Угорь. — А ты как в закон попал? — спросил Любимчика придавленный. — С пацанов. На ювелирном. В дело взяли налетчики. Заезжие. Из Питера. Я местный был. Ну, законники их покрошили. А меня в закон взяли — в большом деле был. — Во, падла! С двух «малин» шкуру содрал! — дошло до придавленного. — Тебе, паскуднику, видать, доля показалась малой, что налетчики отвалили. Вот их и заложил законникам. Те чужую «малину» накрыли, навар отняли, дали долю тебе, а за наколку — в закон взяли, мокрожопого. Так у тебя тройная выгода. Но я бы хрен такого фартовать взял. — Почему? — Кто заложил своих, кто, долю взяв, зашухарил, тот не законник. — Я никого не заложил! — Кончай темнить! Почему их замокрили, а ты дышишь? С чего тебя в закон взяли? Чего не размазали? Видать, пахан был без тыквы… Любимчик молчал. — Слушай, а как надыбали тебя налетчики? — спросил Угорь. — Я крутился около ювелирного. По виду сразу понятно было, что башлей нет. Вот и подозвал один… — Прямо на виду? Так-то вот взял и подозвал. Харя твоя ему глянулась, маслом на душу легла? Что туфту несешь? Поди, сам меж катушек застрял? — Нарываешься, Угорь? — подался вперед Любимчик. — Не дергайся. Осядь. Не то вломим, — пригрозил травмированный пилой. И сказал: — Предлагаю на разборку его! Вернутся кенты, пусть расколют падлу. Уж не утка ли подсадная? От него фартом не несет. — Я это давно заприметил. Он, подлюка, бабу Филина сси- ловать хотел. Разве законник не знает, что это для нас — запад- ло! — вспомнил Угорь, высадив бутылку до дна. — А ты что, в чистых остался? — хрипел Любимчик. — Я ей в ухо въехал, — сознался Угорь. — Да заткнись! Все мы тогда бухими были, — осадил Любимчик. — Это верняк. Бухнули тогда славно. Водяры хоть жопой жри, вот только хавать было нечего, — засыпал Угорь на шконке. Через полчаса он уже храпел на весь барак. Спали все, и только Любимчику не спалось. Ему мешала уснуть мысль о разборке. Хорошо, если забудут фартовые о разговоре и обещании, а если — нет? Он обдумывал множество всяких вариантов. Но ничего путного в голову не приходило. Разборка… Без трамбовки здесь не обойтись. Бить его будут все. Больно и долго. Может, до смерти, а может, покалечат. Как-повезет. «Может, слинять? Но куда, к кому? Кто примет? Мусора? Свои спрашивать не станут — виноват иль нет, раз кентам что- то показалось, теперь несдобровать», — подумал Любимчик. В эту ночь он спал в своем бараке. Сжигаемый страхом и ненавистью, он решил отплатить спящим законникам за каждое обидное слово, за догадливость, за угрозу разборкой. И, сообразив, высчитав все, утром пошел к Тимофею проситься в зимовье. — Кенты киряют. Я столько водяры не принимаю. Хочу один побыть, места осмотрю. Заготовлю силки и петли. Придете на готовое, — уговаривал он бригадира. И тот согласился. Любимчик к вечеру был в зимовье. А через неделю вернулись в барак Скоморох, Полудурок, Кот и Цыбуля. Увидев пьяных кентов, не удивились. Но, откинув подушки увидел, что ни у кого из четверых не осталось ни капли денег. — Проссали! Наше! Кто дал? — первым завопил Кот и кинулся трясти Угря. Тот спьяну отмахнулся. Костя поддал посильней. Когда и остальные не нашли денег, в бараке поднялась драка. К вечеру с деляны, словно назло, привезли фартовых в баню. Узнав, в чем дело, из-за чего трамбовка., тут же учинили разборку. Никто и не вспомнил о Любимчике. Били тех, кого застали в бараке. Трамбовали за нарушение закона, требовавшего не воровать у своих. Били жестоко. Трудно дался заработок. Мозолями, потом, усталостью. За все это, перенесенное, влипали в троих фартовых кулаки и сапоги. Брань, проклятия градом сыпались на их головы, вспухшие от ударов. Никто из них не знал, не помнил, когда пропили башли кентов. Свои заработки оказались на месте. Угорь, теряя сознание, увидел входившего в барак Филина. Тот рыкнул на условников. Спросил зло: — Какая падла меня из бугров вывела? Почему разборку сами делаете, козлы? А ну, ботайте, в чем кенты лажанулись, за что их трамбовали? Когда Цыбуля и Кот рассказали все, бугор затылок скребанул, головой закрутил, вроде дерьма понюхал. И спросил: — Сколько башлей увели? — Кусков десять, бугор… — Не-ет, сявки столько не поперли бы. Зассали б. Шибко явно. Им пары стольников хватило б нажраться до горлянки. Ну и кенты не сумели б столько просрать. Это ж всей «малиной» месяц бухать можно, — сказал, не задумываясь. И подогрел: — Кто-нибудь с вами канал? — Любимчик! — вспомнил Угорь. И, придерживая руками гудящую от боли голову, трудно вспоминал разговор с ним, угрозу разборкой. — А где он приморился? — спросил Цыбуля. — Мне Тимофей ботал, что Любимчик в зимовье похилял. Сам навязался. Давно уж там, — ответил Филин и добавил: — Нет, этот не сопрет. До воли далеко. А в тайге башли без нужды. Куда их сунет? — Он, падла! Он, хорек вонючий, слямзил. Больше некому! — завопил травмированный пилой фартовый и, потребовав двоих в свидетели, просил кентов отпустить его на день в зимовье. — Век свободы не видать, расколю гада! — орал он. Фартовые завтра утром должны были вернуться на деляну. А потому решили законники послать на заимку Тимофея и Гориллу. Эти разберутся. Не трамбовкой, по чести надыбают. Не станут выколачивать раскаяние. Тимка согласился сразу. Гориллу уламывать пришлось. Но все же уговорили. И оба чуть свет ушли в тайгу. — В зимовье канает. Вишь, дым из трубы прет, — глянул Тимка. — Давай постремачим малость. Он, падла, в зимовье башли не держит. Это — как мама родная. На понял взять надо. Чтоб струхнул. Пойдет перепрятать подальше от зимовья, тут его и накроем, — предложил Горилла. — А я уверен, что в зимовье он их держит. Такой тайге не доверит. Придется тряхнуть гада, — не согласился бригадир. — Ладно, колонем козла. Но не сразу, — согласился Горилла и резко дернул на себя дверь зимовья. Любимчик сидел у печурки. Увидел фартовых, побледнел. Вскочил, ударившись лысиной в потолок. — Чего наполохался? Иль не ждал нас? Пришли глянуть, как канаешь тут, — прищурился Тимка. — От людей отвык. Все зверье да птахи — мои кенты, — лопотал Любимчик, обливаясь потом. |