Онлайн книга «Изгои»
Боялся, что задавит? — хмыкнул Пашка. Нет. Влезть на нее едино, что на кобылу. Ну, ей-ей, уж слишком толстая. У коровы вымя меньше… А тут зло взяло. Вздумал досадить ему. Подкараулил, когда эта телка пошла сено на покосе ворошить Легла отдохнуть. Я мигом к ней. Она от счастья обалдела. К ней с самого детсада никто не приставал. А тут я подарком новогодним на нее свалился! Хвать за сиськи! Она аж зашлась вся! То-то и видно: с детства шибанутый! Не додавила тебя она! Это точно! Думал, задушит, так прижала, что дух еле удержал, но не осрамился. Свое справил! Ох и резвый оказалась кобыла! Не гляди, что толстая! Все вырваться норовила. Но куда от меня? Ни одной такое не удалось. А этой подавно! Опыт имел и стаж! Кобылиные! — рассмеялись бабы. Она через неделю сама меня повсюду ловить стала! Понравилось видать! А ее отец? Он тебе не грозил? Сватать меня пришел вскоре! С ружьем! Во, хмырь! И блажил, что я у него в доме всю клубнику сожрал. И если не женюсь, он меня пристрелит. Но спасло, что в пятнадцать лет меня даже в сельсовете расписать отказались. Ответили, мол, мал покуда. В сельсовет тоже под берданкой приволок тебя? На вожжах вел, чтоб не сбежал. И всю дорогу кнутом порол, — вздыхал Дылда. Ну и тесть! Как же ты слинял от него? Его девка помогла! С другим вскоре спуталась. Развязал я ей поясок, она и пошла по рукам. Чего ж не удержал? Зачем? Баба цветет, когда ее многие хотят! Да и я не мог на одной остановиться. Прошка! Сколько баб у тебя было? Дылда указал на звездное небо, спросил рассмеявшись: Пересчитать можешь? — Нет! Вот и я запомнить не сумел! А жену имел? Конечно. Целых семь штук! Ого! А говоришь, не помнишь! Дак это те, с кем записывался! Ну и кобель! У тебя еще любовницы были? То как же? Все любимые! Без того как к ней в постель ляжешь? А какую больше всех любил? Всех до единой! Каждая как цветок! Радовали и тешили. Любили меня, дурака. Какую чаще других вспоминаешь? — полюбопытствовала опухшая лохматая бомжиха, какую даже по пьянке никогда не позвал к себе на ночь. Первую! Сколько ж ей лет было? Шесть, не больше. И мне лет пять. Мы с ней в одном детсаде росли. Одна беда: она в инженерши проросла, а я в обратную сторону корни дал. Ты хоть иногда с ними видишься? — спросил Павел. То как же? Частенько случается! Куда от них денусь? Все озоруете? Дурной! Ты свой хрен спроси! Озоруют по молодости. Нынче лишь утешаемся. Леденцами? — хохотнул Павел. Это у тебя сосулька меж ног растет. У меня — только перец! Дошло? То-то Нюська вчера выползла от тебя и всю ночь блевала! Небось, перцу перебрала, — заметил Плешивый, хохотнув тихо. Это ты у ней узнай. А вот к тебе в халупу не то бабы, даже крысы не заскакивают. Даже званье свое мужичье пропил. Ни одну не согрел. Вот и приходится мне за себя и таких как ты стараться, доказывать бабам, что не все потеряно, не извелся род мужичий! Прошка! Сознайся! А за утехи чем платишь? Дурень! Такого в моей жизни не было, чтоб я бабу за деньги клеил! Утеха — дело обоюдное. Тут никто никому не должен. Бомжи, услышав это, громко рассмеялись. Всем вспомнился недавний случай, когда городская бабенка средь бела дня прибежала на свалку и стала разыскивать Прошку по всем лачугам, зовя его, словно мартовская кошка: Прошенька! Котик, лапушка мой! Ну, не серчай! Выйди ко мне! Прости свою глупышку! Давай помиримся… Дылды не оказалось на свалке. Он ушел в город с самого утра. И баба, порыскав по лачугам, побежала в город. Когда Прохор вернулся, мужики животы надорвали, хохоча над Любкой, изобразившей городскую бабу: Прошенька, котик, сохнет мой ротик, душу свело, хварью припекло! — гнусавила бомжиха. Любка! Кончай заводить! Не то и ты блевать станешь, коль припутаю! — пригрозил Дылда и, сунув бабе бутылку вина за пазуху, указал глазами на лачугу. Бомжиха послушно юркнула в хижину, ждала затаившись. Ей очень хотелось выпить, но не решалась открыть бутылку без хозяина. Ждала, глотая слюни. О Прошке по свалке ходили разные слухи среди бомжей. Одни откровенно ему завидовали, что сумел, несмотря ни на что, сберечь в себе мужичье и умел за ночь порадовать не одну как другие, а две-три бабенки. Да еще в городе имел любовниц, пожалуй, больше десятка. Ни одну не забывал, не оставляя надолго без внимания. Вот, мать твою, везет же козлу! Уже Любку заклеил! Я только к ней хотел примериться, этот увел. Меня баба с дома вышибла за то, что я слабоват по мужичьей части. Вот и говорил ей, мол, сколько ж надо тебе в твои годы? А она в ответ: «Чем чаще, тем лучше! А ты вовсе импотентом стал! Ну, кой прок от тебя? Не зарабатываешь и как мужик говно. Если б ты хоть в постели был человеком, все остальное простила б и жила с тобой». Выходит, нынче только Прошки нужны бабью! Что им ум, интеллигентность, образование! Даже на внешность уже не смотрят. Вот и наши бомжихи такие же! — скрипели завистники. Тебя просто выставила, а я свою на горячем застал. С хахалем! Сам ушел, понял: чужою стала. И тоже такой как Прошка к моей подвалил. Не мужик, а трехстворчатый шкаф с антресолями. Я как увидел, добровольно с дома слинял. Везет Прошкам! — завидовали мужики и оглядывались на бомжих, роящихся вокруг Дылды. Своей очереди ждать станут, — хмыкнул кто-то. Как мухи к говну липнут! Да будет вам зудеть! Бабы истинных мужиков нутром чуют! — обрывал их Павел, посмеиваясь. Прошка уходил в свою фатеру. Оттуда до полуночи слышался смех, тихие восторги, ласковый шепот. К утру все стихало. А с первыми лучами солнца хозяин лачуги уходил в город, забывая гостей в хижине. Вот и сегодня Прошка пришел на биржу. Раньше него лишь двое мужиков здесь появились. Да и то потому, что живут в городе с семьями. Им до биржи рукой подать, лишь улицу перейти. Дылде сюда со свалки почти час добираться. Вот и опередили. С ними уже торгуются бабы: Да побойся ты Бога! У меня в ванной всего восемь квадратов плиткой выложить надо, а ты столько заломил! Дешевле только бомжи сделают! Но как? Это уж твое дело! Я — мастер! Халтурить не умею. Цену своей работе знаю! Нет! Ну это уж слишком! — отходит баба к Прошке и спрашивает робко: — Плитку в ванной положить сумеете? Конечно! А сколько возьмете? |