Книга Макарыч, страница 91 – Эльмира Нетесова

Лишь на рассвете Орел привез хозяина в село. По привычке у магазина остановился. Понурил голову. Стал ждать.

Макарыч не слышал, как его несли в больницу. Как председатель сельсовета просил фельдшера спасти его во что бы то ни стало. Как не отходил от него целый день.

— Что с ним? Выживет? — спрашивал он сестер. Те неопределенно пожимали плечами, но не скрывали тревоги.

— Ты слушай! Если не можешь, скажи. Мы его в область направим, — говорил фельдшеру.

— И там не Боги. Старику уже и лет-то вон сколько. Хорошо, что до этих дожил. Разве мало?

— Кому и многовато. Этот жить должен.

— Кризис выдержит, значит, будет жить. А нет…

— Я пошел в область звонить.

— Не вижу необходимости.

— Я вижу. Этого достаточно.

— Подождите. В таком состоянии его нельзя перевозить.

— Пусть те врачи приедут. Они-то, пожалуй, лучше разберутся.

— Вряд ли.

— А ты все сделал?

— Что в моих силах — все.

Председатель всматривался в лицо Макарыча.

— Эх, жить бы таким подольше, так нет.

Он направился к выходу. Но его остановила медсестра:

— Погодите, пульс улучшается.

Председатель вернулся.

На четвертый день Макарыч открыл глаза. Долго не мог попять, где он и что с ним. Белые стены, белые окна, белые лица, но чьи они? Попробуй угадай.

Лесник смотрел на них. Вот чей-то голос. Знакомый-знакомый, что-то говорит. Но что, он не может понять. А голос все громче. Где он его слышал? А лица плыли в белом тумане. Они все одинаковы, но кто это говорит? Макарыч силился спросить. Но ничего не получалось. Язык не шевелился. Он стал большой и толстый. Лесник напряг память, но бесполезно. Он проваливался в снег. Голубой. Такой перед весной бывает. Он теплый и мягкий. В нем легко. Даже спать можно. Макарыч закрыл глаза.

— Отец! Миленький! Погоди! Глянь на свет! Неужто опостылел? — билась около постели Марья.

Ее успокаивали, заставляли отдохнуть. Она никого не слышала. Вцепившись в кровать, не сводила глаз с Макарыча. Ждала, когда он очнется. Слушала его дыхание. Не отходила ни на шаг.

Макарыч пролежал в больнице до зимы. По первому снегу домой собрался. И хотя от долгой болезни руки, ноги тряслись, голова шла кругом, лесник бодрился.

— Отец! Ты ляжь, я сама управлюсь с конем, взяла Марья вожжи.

— Ну-ну, дай бабе вожжи, а опосля и горб подставь, — отшутился Макарыч.

Перекинувшись в телегу, он навел в ней свой порядок. Втянул Марью. И, оглянувшись на больницу, сдвинул брови, крикнул на коня: «Пшед, идол!»

Телега сразу взяла разгон. Помчалась, пританцовывая.

— Не серчай, мать.

— На что?

— Не ведаю, иде скрутило лихо. Запамятовал. Как к костоправам угодил, ума не приложу.

— Председатель говорил, что ты без памяти в телеге лежал. Думали, мол, помер.

— Тибе хто просказал?

— Поштарь.

— Долго ты там со мной маялась?

— Чего мелешь пустое? Разве то маялась?

— Нешто радовалась?

— Какая беска тебя покусала?

— Ладно, не хмурьси. Обскажи!

— Я с им приехала на другой день, как ты в больницу слег. Сидела подле и все. Еще председатель к тибе частенько захаживал. У фельдшера выведывал, как с тобой? Меня расспрашивал. Все про тебя. Как о своем.

— Часто сказываишь, изведывал?

— Очень.

— Да-а, — задумчиво протянул Макарыч, — а с мясом чево сталось?

— Съели его давно дети. Мне карточек дали за то харчевых. Усиленных. С маслом.

— Без их выдюжу.

— Я о том говорила. А председатель осерчал. Взять велел.

Макарыч чертыхнулся:

— Заботчик! Мужиков к делу пристраивал ба, чем чепухой баловатца. Вона какие лбы растуть, нет ба их в охотники. Издохну, как станут-то?

— Он говорил, п ензию тебе схлопочет.

— Чево ето?

— Подсобленье.

— Какое?

— По гроб какое дают. Чтоб не работал.

— Я сдыхать не сбиралси.

— Ево живым отписывают.

— Сам сибе прокормлю. Им достанетца от м еня.

— Я, отец, не знаю, худо то ай нет, на то смолчала. Сам перетолкуишь.

— Я с им столкуюсь. Ишь скорай какой!

— Верна ту пензию можешь взять, а не захо т ишь — не надо.

— Он ее сам сибе испросить! Сам по подсобле н ью жить зачнеть.

— Небось, не худа хотел человек.

— Много ты ворочаишь своими мозгами.

— Эх, Макарыч, только оклемался, а уж всех лаешь. Гоже ли?

— Можа, и нет. Токо ноне как быть? Заживо отпели.

— Типун тебе! — отвернулась Марья.

До зимовья они доехали молча. Каждый о своем думал. Свое вспоминал.

Марья думала, сказать или не сказать Макарычу о Колькином письме, что пришло во время бо лезн и. Но, поняв настроение мужа, решила промолчать. Пусть оттает немного. Гроза отойдет. А там видно будет. Не сказала и о том, что посылку Кольке отправила. Знала, ругаться Макарыч не «тал бы. Но посылать парню любил сам. Не сказа ли и о телеграмме, в которой написала о болезни Макарыча. Ждала, может, Колька приедет. Вот бы л бы праздник. Но с той поры прошло три недели. И ничего.

Марья молчала. Да и ей ли судить Кольку, плох или хорош. Все тешила себя, может, почта с п р ошлой застряла. А может, парень со дня на день приедет. Но сердцем чуяла — зря ждала. Ведь вон и в письме ни словечком не спросил о здоровье. Все про свои болячки. Носки износились. Теплого нет. Болел долго. С харчами плохо. Словно у Марьи с Макарычем все ладно. Ведь и так все теплое ему отдавали. Макарычу ничего не оставалось. Оттого ноги лесника по погоде плачутся. Ни шарфа, ни рукавиц теплых не носил Макарыч. Все ему, Кольке, берег. Отдавал, отсылал. А тот в тайге его закинул, как чужого. Все Макарыч простил. Отлегло. Колька же вконец избессовестился. На худые харчи жалуется. Денег требует. Будто отец двужильный. Годов-то ему немало. Хотя бы об этом вспомнил. А еще помощь обещал. Сам же сладко ж и ть норовит. Уж не то ей словечко приветное прислать, не вспомянул, словно и не было ее. Хоть худого ему не сделала. Нет ее для Кольки. Нет и все. Да и Макарыч нужен, покуда подмогу прислать может. Не будет — и про него думать закинет. Видать, кровь такая. Не зря Акимыч сказывал. Знал, как советовал. Уж он на своем горбу все лихо испытал. Беда, что Макарыч слушать не захотел. Завел свое — не такой, мол, Колька. Я его пестовал. А что с того? Душа в нем из другой крови, а ее не выпестуешь на свой лад, сколько ни бейся. Она, что зверек, все в тайгу, все на сторону норовит. И нет ей удержа.