Книга Утро без рассвета. Колыма. Книга 1, страница 110 – Эльмира Нетесова

— И о чем вы говорили?

— Он со мной настороже держался. Сами понимаете. Мое положение его смущало. Не понимал, зачем я его с собой таскаю. Остерегался.

— Он о себе вам говорил?

— Да. Немного.

— Что именно?

— На судьбу жаловался.

— А о лагере?

— Говорил. Тоже жаловался. Особо на какого-то заключенного. Из-за какого ему срок добавили.

— А подробнее можно?

— Подробнее неловко.

— Почему?

— Нецензурщина.

— Ну, а суть?

— Что суть? Какая суть? Счеты у них были какие-то. Свои. Обделил он его чем-то. Тот.

— Грозил он ему? Говорил ли о расправе?

— Мне? Ну что вы? Конечно нет, если и думал, не сказал бы. Но мне кажется, что теперь он ни на что не способен, кроме как на оскорбления. Кому захочется снова в лагерь? Да еще после такого срока? Жизни-то не было.

— Вот именно потому. Жизни не было. Не за что держаться и дорожить нечем. Да и не знал он как можно и нужно жить. Пробовал жить так, как в лагере учили, по всем правилам, ан снова переселили. И именно это виной стало. Жил по-своему — в лагерь попал. А как жить? Никто не подсказал. Сам-то он что знал?

— Поздно переделывать таких!

— А как он работал?

— В работе он был педант. Приходил минута в минуту. С обязанностями кочегара справлялся неплохо. Нарушений не было. Да и не могло быть. Мы за этим зорко следили и по голове не погладили бы, если что. Так-то вот, — закурил начальник милиции.

— Ну, а в жизни вы его знаете? С житейской стороны?

— Так, а что знать? Село у нас, сами видите, небольшое. В уборную пошел и то соседи видят. Друг о друге поневоле все знаем. И о нем.

— Ну, а что известно?

— Был пожар в лесу. Этот тоже помогал его тушить. Несколько дней. Ну ничего. Выносливый мужик. Терпеливый. Пожар-то его племянники учинили. Он об этом и не знал. Потом я ему сказал. Когда она умерла. Все.

— Он хоронил?

— Нет. Я ему запретил.

— Ну, а видел сестру?

— Видел, мертвую, в больнице.

— Вы после этого с ним говорили?

— Не о чем стало. И так в няньках был при нем. Надоело до чертей.

— Он племянникам не писал? Нет. Да и попробовал бы! Я б ему…

— Скажите, ну а кроме вас, он общался с кем-нибудь еще?

— Нет.

— Странно.

— Что именно?

— Оказался чужим среди людей.

— Социальная разница. Ничего не поделаешь. Да и кто захочет общаться? Все знали, что он поселенец. Значит, был судим. А в лагерь, все понимают, не за хорошее попадают. Вот и сторонились его. Сами понимаете, село маленькое. Увидят кого с ним, что подумают! Клеймо никто не захочет разделить. Лишь я с ним был. Так на меня что скажешь? Я по долгу службы своей обязан был работать над перевоспитанием Веника. А другие и не говорили с ним.

— Где он жил.

— Дали мы ему комнатенку. Ничего. Он ее для себя в порядок привел. Поначалу сетовал. Потом привык. Не жаловался.

— Соседи были?

— Ах! Да! Конечно. Вот хорошо, что напомнили. С соседом он однажды подрался.

— За что? За жену соседа вступился.

— Вы разбирались с этим случаем?

— Да.

— Прошу подробнее.

— Сосед этот охотник, — начал рассказ начальник милиции и подробно, во всех деталях рассказал о том случае.

— Сейчас этот сосед там живет?

— Нет. Уехал он из села. Вскоре. Насовсем. И ни разу нигде не объявился. Ни дочке помощи от него нет, ни жене ни словечка. Разыскивали мы его. Да бесполезно. Как сквозь землю провалился. Тоже подлец редкий.

— А жен — а его?

— Она здесь.

— Киномехаником по-прежнему работает?

— Да.

— Где она живет?

— Все там же. В том же доме.

— Какие у них взаимоотношения сложились после отъезда ее сожителя?

— Сам не видел. Но слышал кое-что, — прищурился начальник милиции и перешел на провинциальный шепоток: — Говорили, вроде как видели Веника с ее дочкой. И не раз. И, вроде, девчонка его папой называла. Такое, сами понимаете, отчего бывает. И после чего. Видно, крутили втихаря. Но до серьезного не дошло. Сами понимаете, не из-за нее, из-за племянников отослал я его отсюда. А то бы может и остался он здесь. Как знать? Бабы — они цепкие.

— Не знаете, он ей писал?

— Кто? Кому?

— Беник! Той женщине!

— Этого не знаю. Не интересовался. У нее у самой нужно спросить. И на почте, для верности.

…Молодая женщина устало облокотилась на стол. Безразлично, спокойно смотрела на Ярового, не понимая, зачем ее вызвали к следователю, да еще из Армении. Но потом вдруг побледнела. Может, муж нашелся? Может, он что-то натворил? Может с ним беда? И она напряглась.

— Какое впечатление он на вас произвел? — спросил Яровой,

Женщина покраснела, услышав такой вопрос и вспылила:

— Никакого! Наслушались сплетен всяких! Чего вам надо? Не жила я с ним! И никому на шею не вешалась. Пусть иные замужние живут так, как я — одиночка!

— Да вы успокойтесь!

— А мне нечего волноваться! Сколько прошло, все еще спрашивают. Намекают!

— Возьмите себя в руки.

— Это вы! Вы думаете! — кричала она.

— Я не в частном порядке спрашиваю вас! Ваша личная жизнь меня не интересует и обижать вас не намеревался. А тем более — оскорблять! Вы сами себя унижаете подобным поведением. Вы не на базаре и не дома, чтобы так распускаться. Я требую, чтобы вы, как свидетель, дали объективные показания о бывшем соседе! Вот и все. Самокопанием занимайтесь в другом месте. А сейчас ответьте на вопросы, интересующие меня по работе.

— А почему я стала свидетелем?

— Как соседка.

— Я ничего о нем не знаю. И не буду давать никаких показаний! — встала женщина. И направилась к двери.

— Вернитесь! — потребовал Яровой. Но дверь зло щелкнула в ответ. Женщина бежала по улице, вытирая лицо платком.

Вечером он решил сходить к ней домой. Поговорить спокойно. Понял, что натерпелась баба от сплетен. Наслушалась в свой адрес всякого. От чего и теперь на душе тошно. Видно, не раз ей задавали подобный вопрос. Но зло, ехидно. И баба устала отбиваться, сдали нервы. Средством самозащиты избрала крик. Но и это от усталости. От тягот жизни, какие давили на слабые плечи тяжелым бременем.