Книга Хитрости эльфийской политологии, страница 37 – Татьяна Патрикова

— Но он сразу, несмотря на этот необычный вид, назвал вас по имени.

— Просто только господин Ефимисюкирус может создавать такие многоуровневые мерцания, вот я и подумал, что это он, — принялся оправдываться маленький мерцающий.

— То есть тогда вы уже были учителем?

— Был, но начинающим.

— Это было за несколько восьмилетий до Северного Затмения, — вклинилась Ника, предлагая для меня более знаковую точку отсчета. О той битве между темными и светлыми, окончившейся с появлением мерцающих, я был уже достаточно наслышан, чтобы хотя бы приблизительно прикинуть, сколько Фиме на самом деле лет. Интересно, как он выглядит сейчас без мерцания? И как будет выглядеть Ир в его же возрасте?

— А что это? — заинтересованно покрутил головой малыш, переводя взгляд в меня на Нику.

Все ясно, что ничего не ясно. Раз он говорит, что спал и видел сны, так еще и был в них не один, то…

— Кто это остальные? — спросил я у него негромко.

— А?

— Ты сказал, что остальные меня не замечали.

— А! — просиял ребенок, — Так я ведь не дин сплю. Мы все вместе… — и осекся. Принялся озираться по сторонам. Потом как-то спал с лица и потерянно пробормотал, — А во сне тут трава и цветы, а вместо камней беседки.

— И каждый из вас живет в такой беседке?

— Да.

Фима собирался что-то сказать, но я вовремя заметил это и поспешил завладеть всем вниманием малыша.

— Отдай мне крестик, — снова протянул к нему руку.

— Не отдам, — набычившись, рыкнул он и отвернулся.

Пришлось обойти и снова встать перед ним.

— Отдай, — сказал я более требовательно.

— Андрей, может… — начала Ника, но её хвостом дернул за подол платья старший мерцающий, не позволяя мне мешать. Сообразительный. Наверное, остротой ума Ир в него пошел.

— Тогда зачем это все? Зачем ты вернулся? Во сне ведь лучше, разве нет? Здесь больше нет тех, с кем ты рос. А даже если и есть, то они все давно уже выросли. Верни мне артефакт и уходи. Засыпай обратно.

— Но я не хочу! — возмутился ребенок, попытался высмотреть у меня за спиной Фиму, ища у него поддержки, но я не дал, шагнул ближе и загородил весь обзор. Он попятился. Но я продолжил наступать.

— Почему? Идеальный мир, идеальные друзья.

— Там скучно! Все хотят сбежать оттуда, просто не знают, что это сон, вот и…

— Отдай мне крестик, и я научу тебя доподлинно распознавать спишь ты или нет.

— Не отдам. Потому что пока он на мне, я чувствую, что все это реально, знаю, что не сплю. Зачем ты хочешь отобрать это у меня? Зачем тогда спасал?

— А ты нуждался в спасении? Судя по всему нет.

— Да!

— А я говорю нет.

— А я говорю… — но я прервал его, подняв руку и довольно чувствительно дернув малыша на мочку уха.

Он тут же возмутился. Но совсем не так, как мог бы сделать человеческий ребенок. Конечно, я не то чтобы спец по детским замашкам, но мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из наших детей клацал зубами, как заправский волкодав в нескольких сантиметров от моих пальцев. Разумеется, руку я отдернул машинально, но тут же одарил мальчишку удовлетворенной улыбкой. Это значит, что он уже не человек, то есть находиться в переходном состоянии. Мне удалось его расшевелить, ведь именно этого я добивался своим словесным прессингом.

— Кусай, — я снова протянул руку к его лицу, не стирая с лица улыбки, — я знаю какие вы нервные в переходном состоянии. Сам встречаюсь с мерцающим. Он меня регулярно пытается придушить за самые невинные вещи. — И сделал вид, что зажмурился, продолжая подначивать, — Давай же! У тебя даже глаза уже желтые. Совсем немного осталось, чтобы выскользнуть.

— Тебе будет очень больно, — обозлено откликнулся малыш, — я клыки специально побольше выращу, чтобы кровь пошла. И чтобы…

— Да-да. Ты, главное, не отвлекайся.

— Ты что, — в голосе ребенка прозвучало сомнение, — любишь, когда больно?

— Нет. Но если ты, укусив меня, окончательно выскользнешь из мерцания, я с чистой совестью отберу у тебя свою вещь.

— Все равно не отдам! — в отчаянном крике малыша звучали слезы. — Не отдам, не одам, не отдам… — он схватил меня за запястье. Я приготовился к боли, будучи уверенным, что теперь он точно мне что-нибудь отгрызет. Но вместо этого почувствовал, как меня лизнули в ладонь. Как котенок, право слово. Или лисенок, что будет более верной ассоциацией, не даром же у них это место называется Чащей Лис. Тут уж я открыл глаза и посмотрел на малыша, которым спрятал личико в моей ладони. Его слезы жгли мне кожу. Он был зол, испуган, но больно делать мне не хотел. Вот она мерцающая благодарность.

Я опустился перед ним на одно колено. Обхватил тщедушное тельце руками и привлек к себе. Малыш растерялся от таких моих действий. Причем так явно, что у меня сразу закралось подозрение, что у мерцающих в целом не в чести физический контакт подобного рода, и это не только к одному Ирке относится. Слегка запрокинул голову, чтобы смотреть ребенку в глаза. Сказал:

— Давай ты сам его с себя снимешь и оденешь на меня. Как тебе такой вариант?

Малыш всхлипнул и осторожно прижался теснее.

— Я боюсь и… кусаться все еще хочется…

— Схватил меня за волосы сзади… да, вот так. Можешь дергать, если станет совсем тяжко терпеть. Только за нос не кусай. А то, как я на глаза своему любимому мерцающему покажусь с откушенным носом? Он ведь меня сразу разлюбит.

— Взрослые вечно со своей любовью носятся, — обиженно и даже в чем-то ревниво пробурчал мальчик, но тут же сменил тему, — а если я все же…

— Не думаю. Ты же сам сказал, что не хочешь больше спать. Там скучно и пресно. Тут, с нами, намного интереснее. К тому же, только представь, каково тебе будет все время жить в страхе, что если ты снимешь его с себя, то сразу в воду превратишься. Так не пойдет. Давай решим все сейчас, по горячим следам.

— И почему это они горячие?

— Так говорится, — отмахнулся и весело добавил, — Не заговаривайте мне зубы, молодой человек.

— Я не человек!

— Так докажи это!

И он подчинился. Все-таки я оказался достаточно убедительным. А возможно, ему придало храбрости то, что я все еще обнимал его и осторожно гладил по голове, успокаивая и вселяя уверенность в то, что буду с ним до самого конца процедуры, которой он так сильно опасался. Малыш медленно снял с себя крестик и в торжественном молчании одел его на меня. Когда он опустил руки, сзади раздался изумленный вздох Ники. Пестрый вел себя более сдержанно. Еще бы, в его возрасте.

Передо мной стоял маленький мерцающий. Желтые глаза, темные волосы, хищные скулы. Хорошенький мальчик. Он больше не злился и не плакал. Перепады, свойственные переходному состоянию, оставили его. Он стал собой и почти сразу успокоился. Я и за Иром не раз замечал такое. Поэтому не был удивлен изменениями, произошедшими в малыше.