Книга Изумруды для (не)любимого, страница 26 – Ксюша Иванова, Виорика Громова

— Госпожа, — девочка склонила голову, разглядывая носки своих грубых деревянных башмаков.

— Как тебя зовут? — спросила я, выбросив из головы сомнения насчет того, что, вероятно, настоящая Эсми знает имена своих подданных. Пусть думают, что у меня проблемы с памятью...

— Люцина, — девочка робко взглянула на меня и тут же опустила взгляд снова.

— Люцина, я принесла тут кое-что для твоего... — с сомнением покосилась на мужчину. Кого? Отца? Дедушки? Кто этот мужчина для нее?

— Отца? — подсказывает она.

И, конечно-конечно, я не великий психолог. Да, что там! Я вообще ни грамма не психолог. И, если уж честно, то никогда не была слишком уж добрым человеком! Я любила покомандовать. Я любила, чтобы все было по-моему. Поэтому и в начальники выбилась, и училась всегда хорошо — и в школе, и в институте. Я не подбирала на улицах бездомных животных и не рассматривала на специальных сайтах брошенных малышей, чтобы в будущем забрать в свой дом. А тут вдруг... Что-то такое болезненно-жалостливое проснулось в душе! И оно, это необъяснимое ощущение, заставляло то и дело на глаза наворачиваться слезы. Мне хотелось помочь! Мне хотелось быть полезной! Мне хотелось... чтобы меня любили? Не знаю...

— Да-да, отца, — словно очнувшись, киваю головой.

Протягиваю ей амулет. Агат уже однажды помог страдающему от боли, поэтому выдумывать что-то иное, я не стала.

Люцина пораженно, буквально открыв рот, смотрит на амулет.

— Госпожа, — ахает, не отводя от него глаз. — Это... это же не простой камень, да? Мне говорили, что в вас проснулся дар, а я, глупая, не верила! И этот камень поможет отцу? Он спасет его?

Девочка начинает рыдать, потом падает передо мной на колени. Люди, пришедшие к другим раненым и ухаживающие за ними, посматривают на нас.

— Так, Люцина, — от неловкости я не могу подобрать слов. — Ты это... Давай! Надень на него побыстрее. И, пожалуйста, не надо плакать. Я не знаю... Я не уверена, что это поможет! Но я бы очень хотела, чтобы помогло, слышишь?

Приподняв голову отца, девочка с каким-то благоговением, как мне кажется, надевает на него амулет. Осторожно, словно камень может ее ужалить, кончиками пальцев поправляет его на груди мужчины.

Нет, конечно, чуда не происходит, хоть я, затаив дыхание, и жду его. Старик не подхватывается со своего места и не бежит, здоровый и счастливый, домой. Но ведь эффект может быть и не сразу наступит?

Сказав пару обнадеживающих, я надеюсь, слов, я иду к тому раненому, который громко стонет. Он лежит один. Поэтому, позвав с собой очень вовремя подошедшую Пиппу, мы сами надеваем на него амулет.

Следующий, юнец, лишившийся в сражении правой руки, плачет, когда я, сама едва сдерживая слезы, пою его водой, а потом снабжаю своим украшением.

— Госпожа, госпожа, — шепчет он и, кивая головой на культю, замотанную в кровавую тряпку, продолжает. — Как мне теперь такому жить? Кому я теперь нужен? Я работать в поле не смогу! Я меча теперь не удержу... Моя невеста бросила меня, когда узнала...

— А родители? — намочив во воде платок, ласково вытираю у него со лба выступивший пот.

— Я — сирота. У меня никого нет.

Мне его так жаль, так жаль, что просто слов никаких нет. Но что я могу сказать ему? Что могу пообещать, чтобы убрать из взгляда вот это вот страшное отчаяние, застилающее разум? Ничего.