Онлайн книга «Пандемониум»
Появление стервятников было нелогичным, и мне это не нравится. Чтобы чем-то себя занять, я вытаскиваю все из рюкзака, а потом складываю обратно. Потом снова вытаскиваю и раскладываю на полу, как будто этот жалкий набор вещей может сложиться в иероглиф, который даст мне нужную подсказку. Две плитки гранолы. Тюбик с тушью. Пустая бутылка из-под воды. Руководство «Ббс». Зонтик. Я встаю, делаю круг по камере и снова сажусь. Мне кажется, что сквозь стены в камеру доносятся приглушенные крики, но я убеждаю себя в том, что это игра воображения. Я кладу руководство на колени и начинаю листать. Псалмы и молитвы все те же, но слова какие-то незнакомые, я не понимаю их смысла. Это похоже на возвращение в те места, где ты была когда-то очень давно, еще ребенком, и теперь все кажется мелким и незначительным. Я вспоминаю, как мы с Ханой умирали от скуки у нее в комнате, от нечего делать рылись в шкафу и нашли там платье, в котором она ходила в первый класс. Мы тогда так хохотали, а Хана все повторяла: «Не могу поверить, что была такой маленькой». У меня начинает сосать под ложечкой. Кажется, что эти времена были так невероятно, так невозможно давно. Времена, когда я могла сидеть на ковре в комнате, когда мы могли целыми днями болтать и смеяться над всякой ерундой. Тогда я не понимала, какое это счастье — иметь возможность скучать в компании лучшей подруги. Где-то в середине руководства мне попадается страница с загнутым уголком. Я останавливаюсь и замечаю, что в одном абзаце подчеркнуты несколько слов. Это кусок из двадцать второй главы «Общественная история». «Когда ты рассматриваешь возможность общества существовать в неведении, ты должен также рассматривать, как долго оно сможет просуществовать в этом неведении. Глупость становится неизбежностью, и все болезни усугубляются (выбор переходит в свободу, любовь — в счастье), и бежать уже некуда». Три слова подчеркнуты: «ты», «должен», «бежать». Я пролистываю несколько глав и нахожу еще одну страницу с загнутым уголком, а на ней обведенные в кружок слова. Отрывок следующий: «Оружие для сохранения здоровья общества: покорность, долг, согласие. Правительство разделяет ответственность с гражданами. Правительство разделяет ответственность с тобой». Кто-то — Рейвэн? Тэк? — обвел три слова в этом абзаце. «Оружие с тобой». Теперь я проверяю каждую страницу. Как-то они смогли предугадать, что со мной случится нечто подобное. Они знали, что меня могу захватить или захватят. Неудивительно, что Тэк настоял на том, чтобы я взяла с собой руководство. Я радуюсь, как ребенок. Они не забыли обо мне, они меня не бросили. До этой секунды я не сознавала, как мне страшно, ведь, кроме Рейвэн и Тэка, у меня здесь никого нет. За последний год они стали для меня всем — друзьями, родителями, братом с сестрой, наставниками. Кроме этой в руководстве отмечена еще только одна страница. Рядом с тридцать седьмым псалмом нарисована большая звезда. Сквозь ветер, бури, шторм и дождь Пронесу в себе тишину и покой, Теплый камень, тяжелый и сухой, Корень, источник, оружие против боли. Перечитываю псалом несколько раз, и у меня опускаются руки. Я надеялась получить зашифрованное сообщение, но никакого скрытого значения в этом псалме не вижу. Может, Тэк просто хотел сказать, чтобы я сохраняла спокойствие? Или эту звезду нарисовали в руководстве раньше и она не имеет никакого отношения к выделенным словам? Или я вообще все неправильно поняла и все эти подчеркивания — просто совпадение? Нет. Тэк дал мне эту книгу, потому что знал: она может понадобиться. Тэк и Рейвэн серьезно относятся к деталям. У них ничего случайно не бывает, все делается с определенной целью. Сквозь ветер, бури, шторм и дождь... Дождь. Зонтик. Тэк сунул мне в руки зонтик и настоял на том, чтобы я в безоблачный день взяла его с собой. Трясущимися руками я кладу зонтик на колени и начинаю уже более внимательно его рассматривать. И почти сразу замечаю (если бы не искала, никогда бы не заметила) тоненькую трещину на рукоятке. Я пытаюсь ногтем вскрыть рукоятку, но она не поддается. — Черт! — говорю я вслух, и мне становится немного легче.— Черт, черт, черт! И с каждым проклятием я дергаю и трясу зонтик, но ручка остается целой и невредимой — симпатичная полированная ручка. — Черт! Внутри меня лопается какая-то струна — это досада, ожидание, тишина. Я со всей силы бросаю зонтик о стену. Раздается громкий треск. Зонтик приземляется на пол, а из расколовшейся надвое ручки выпадает нож. Я вынимаю нож из кожаных ножен — вырезанная из кости рукоятка и тонкое острое лезвие. Нож Тэка. Однажды я видела, как Тэк легко вспорол им тушу оленя, от горла до хвоста. Лезвие так идеально отполировано, что я вижу в нем свое отражение. Вдруг из коридора доносится топот тяжелых сапог и еще такой звук, как будто к камере волокут по полу что- то тяжелое. Я все еще стою в «низком старте» и, когда дверь откроется, могу броситься на стервятника и бить, бить его ножом, могу вырезать ему глаз или хотя бы нанести один точный удар... Но прежде чем я успеваю что- то спланировать и набраться решимости, дверь в камеру распахивается и на пороге появляется Джулиан. Он буквально вваливается в камеру, лицо его от побоев превратилось в кровавое месиво, и я узнаю его только по рубашке. И дверь в камеру снова закрывается. — О боже. Джулиан выглядит так, будто его истязали дикие животные. Его одежда в пятнах крови, на одну жуткую секунду я возвращаюсь во времени к пограничному заграждению — я смотрю, как пятно крови расползается по рубашке Алекса, и понимаю, что он умрет. А потом картинка меняется — передо мной снова Джулиан, он стоит на карачках, кашляет и харкает кровью на пол. — Что случилось? — Я быстро прячу нож под матрас и опускаюсь на колени рядом с Джулианом.— Что они с тобой сделали? Из горла Джулиана вырываются булькающие звуки, а потом он снова заходится в кашле. Страх бьет крыльями у меня в груди и перерастает в панику. «Он умрет»,— думаю я. Нет. Сейчас все по-другому. Я справлюсь. — Не надо, ничего не говори. Джулиан опускается на пол и лежит в позе зародыша. У него подрагивает левое веко. У меня нет уверенности в том, что он слышит меня или понимает мои слова. Я осторожно кладу его голову себе на колени и помогаю перевернуться на спину. Когда я вижу его до неузнаваемости избитое лицо, мне хочется кричать, и я закусываю губу. Правый глаз у Джулиана заплыл, бровь рассечена, из глубокой раны течет струйка крови. — Вот черт,— говорю я. Мне уже приходилось видеть серьезные раны, но у меня всегда под рукой были какие-то медикаменты, и я могла оказать человеку элементарную помощь. Здесь у меня нет ничего. Тело Джулиана как-то странно дергается, я боюсь, что это может быть припадок. |