Книга Осколки на снегу. Игра на выживание, страница 208 – Элина Птицына

Из книги «Советы опытной хозяйки»

День с приятелем, три с покупателем,

день с женой, что пилит пилой,

а там куш бери, да к Мелетину лети.

Присказка столичных купцов

Огромную сине-белую мигающую вывеску «Трактирного дома Мелетина» Михаил выхватил глазами, когда первый раз — Императором — въезжал в этот город. Смешно, но тогда он чувствовал щенячий восторг от момента, однако, лицо держал суровое — в самом деле, не в его положении прыгать козликом.

Чужой город мелькал перед глазами как картинки в калейдоскопе, сразу же смешиваясь в одно пестрое пятно, но «Мелетин» почему-то запомнился и еще долго Михаил, разъезжая по столице, так или иначе, ориентировался на его вздымающуюся в небо вывеску.

Трактир и располагался на самом верху, у Червонцева взвоза, вдоль дороги, что вела от городских пристаней в самый центр Темпа, к императорскому Дворцу, и сейчас они с Мэй, торопясь, держась в тени Голубиной горы, направлялись к нему, поднимаясь по пологой и длинной улице. Шли в обход, на всякий случай. Хотя… так себе хитрость.

Издалека они могли сойти за парочку подзадержавшихся где-то парней, и Мэй явно была младшим.

А давно он так поздно не гулял. Не от того ли дрожит натянутой струной, мелко подрагивая, непонятное противное чувство…?

Михаил, вспоминая свои вылазки из Норд-Уэста, когда, в юном возрасте бедокурил на холме Роз, а после, поднатарев, не просто околачивался в Нижнем городе, а смело нырял в доки, где люд сначала бьет, а потом спрашивает, — искал и не мог найти в своих воспоминаниях чувство страха. Раньше он и не знал, что это такое.

Ему страстно, до бешеного сердцебиения — нравилось драться в порту. Драться и оставаться практически невредимым, ведь царапины не в счет. Те драки юного Майкла Вентского, которого в Доках знали как Шалого в Маске с Верхнего холма, стали для него полетом, песней, неудержимой музыкой, искусством, которое он без устали оттачивал.

Потом пригодилось.

И страха не было никогда, а вот жажда — во что бы еще ввязаться? — была, и, казалось, никогда он ее не утолит.

Позже он стал спокойнее, рассудительнее, но удаль свою не растерял, и страха по- прежнему не знал. Досаду испытывал, если случался проигрыш. Злость до белых глаз, когда мебель разлеталась в щепки — рука у него тяжелая.

А потом появилась Мэй — отчаянная, веселая, решительная, умная, мягкая, понимающая, верная. Почему вдруг закралось сомнение?

Ему всегда в тяжелый момент было достаточно прижаться лицом к ее плечу, почувствовать ее руку на своих волосах, и любая морока отступала, истаивала без следа.

От этого грахова посланника с его тайнописью одни неприятности, даже когда он лежит бревном.

Михаил десять лет доверял Мэй свою жизнь. Они дрались рядом, но он не боялся ни за нее, ни за себя, и уж точно не опасался удара в спину. Мей не пропустит. Кто угодно, но не она с ее фантастической ловкостью. Любая рукопашная его по-прежнему уносила на своих волнах, даря ощущения полета и делая мир таким четким, что, казалось, он слышит звук крыла бабочки, наперед противника точно зная, что тот сделает.

Он не боялся, будучи уверен в себе, в Мэй, в команде. Да, в портах посмеивались, что он заваливает дикарей снарядами прежде, чем взять и подчинить очередной остров, но он своей командой дорожил, а в снарядах недостатка не знал, и никогда не чувствовал себя виноватым.