Книга Полнолуние, страница 92 – Светлана Поделинская

– Сейчас мне так отрадно рядом с тобой, – произнесла она уже не в манере обиженного ребенка, а тоном взрослой женщины, тоскующей по возлюбленному, – но я знаю, что скоро ты вернешься в Варшаву к своей прежней жизни и снова оставишь меня одну…

Эвелина склонила голову, словно стыдясь своих слез, и осталась стоять в этой скорбной позе, только плечи ее слегка вздрагивали. Но не обнаженные плечи сейчас волновали Эдгара – он наконец уловил ее духовную сущность, увидел в сестре свое отражение. Перед глазами прошла ее неприкаянная жизнь без него. Одинокая затворница в холодном доме, опустевшем после смерти родителей, разглядывает себя в зеркале каждое утро, выискивая коварные морщинки, и все время поджидает брата, который видится ей вестником из другого мира. Сестра была олицетворением его невинной юности и предупреждала надвигающуюся старость, и теперь, встретив ее весну, Эдгар осознал, что самым настоящим переживанием в его жизни былтот истлевший золотой листопад в Варшаве, которым он любовался без малого двадцать лет тому назад, когда Эвелина еще не появилась на свет. В их кровной привязанности соединились его искания и ее ожидание, и Эдгар искренне желал оградить Эвелину от опасностей мира, но был бессилен защитить от самого себя.

Он обнял сестру – не так покровительственно, как на похоронах матери, когда просто не желал видеть ее слезы, а скорее инстинктивно. Эдгар испытывал к ней нежность, как к своей вновь обретенной младшей сестренке, которая когда-то пряталась у него от грозы. Он гладил ее растрепанные волосы, а затем покрыл сетью мелких поцелуев лицо, словно желая запечатлеть в памяти каждую родную черточку: прохладный лоб, разгоряченные щеки, ее глаза и слезы, которые он осушал. Упоительный аромат розы окутывал его туманящей дымкой, кожа Эвелины была свежа, как лепестки в каплях утренней росы, а волосы пахли солнцем, шелковистые и теплые. Целовать ее было все равно что погружаться в благоухающий букет роз. В своем ласковом ослеплении Эдгар не заметил, как коснулся губ Эвелины – легко, как вздохом. Он не искал этого поцелуя и замер в растерянности. Хотел что-то сказать, но Эвелина ответно приоткрыла рот, и они вмиг запечатали друг другу уста. Этот поцелуй, сладостно помедлив, стал удлиняться – вопрошающий, робкий и искусительный. Наконец, разомкнув объятия и отдышавшись, они посмотрели друг на друга, как будто видели впервые. К изумлению Эдгара, малютка Эва не покраснела, не закрыла лицо руками и не разразилась слезами. Только румянец схлынул со щек и прилил к устам, как будто ее губы стали источником жизненной силы. Эдгар увидел, что сладострастное желание, липкое и заразительное, захватило и ее – этот неповторимый зов крови и влечение плоти, что могли испытать только они двое. Но когда это милое лицо, столь льстившее нарциссизму Эдгара, озарилось доверчивой улыбкой, он не выдержал и отступил. В образе Эвелины ожила его утраченная невинность, которую он не решался сорвать, как цветок, воспользовавшись ее недомыслием. Последней преградой между ними, как зеркало, оставалось врожденное сходство, и каждый замечал в лице другого отражение собственного смущения и томления. Постыдный взаимный страх сковал их и в лживой тиши разъединил столь желанные объятия.