Книга Осколки, страница 76 – Саша Урбан

— Ты уверена, что это поможет? — раздался женский голос с улицы.

— Абсолютно. Мне его рекомендовал один хороший знакомый, сказал, что этот алхимик готовил лучшие зелья для игорных домов, — ответила ей другая девушка. Голос казался знакомым. Элль изо всех сил напрягла память. Сарма Тоуви, точно!

Элль высунулась из окна. Две девушки в изящных прогулочных мантиях шли по набережной. На широкополых шляпах покачивались такие модные в этом сезоне нежно-розовые перья. Они держались за руки и говорили так громко и уверенно, будто не сомневались, что в безлюдном и умиротворенном в этот час квартале Рек никому не будет дела до их разговора.

— Вот! Это он, — Сарма указала куда-то вперед, и Элль пришлось вылезти почти по пояс, чтобы проследить направление ее взгляда.

На выгнувшемся кошкой мосту их ждал человек. Даже в закатном багрянце и пляске теней Элль узнала его сухопарую фигуру, светлые волосы, ниспадающие на плечи, сцепленные за спиной руки.

Доминик Верс собственной персоной явился, как призрак из ее прошлого. Элль понадобилась секунда, чтобы решиться, а в следующее мгновение она распахнула створку окна настежь.

— Госпожа! — окликнул ее Вон. Но Элль не думала. Пустота в ее груди вздыбилась, обросла шипами, обернулась всеми видами голода и заставила броситься наружу.

Солнце склонилось над водами Солари, чтобы перед сном рассмотреть свой пылающий багрянцем лик. Небо было ясным, и кажется, в этот вечер закат был непривычно ярким. Ирвин щурился, кожей ощущая, как в него вонзаются оранжевые лучи — он уже несколько дней не принимал лекарство, и чувствовал, как постепенно терял контроль над своим телом. Ему то и дело мерещилось, что зубы начинали шататься, как старый забор, а кожа сделалась тонкой, как бумага, под которой вяло болтались размякшие до состояния жухлого винограда мышцы. Ирвин то и дело тыкал в них пальцем, сжимал то одно, то другое запястье, чтобы проверить, не исчез ли пульс. Сердце продолжало биться, но слабо и неровно. Голод то одолевал его вытесняя все остальные мысли, то отступал, оставляя блаженную пустоту. Ирвин попробовал купить по дороге лепешку с рыбой и во время очередного приступа проглотил ее, практически не жуя. Сытость продержалась несколько секунд и тут же сменилась тошнотой, от которой темнело в глазах.

Доминик должен был дать ему лекарство. Вязкую бордовую жидкость, от которой разложение оборачивалось вспять, а в мыслях воцарялся блаженный покой, смертельный голод прятал свою змеиную голову, и Ирвин просто становился живым. По-настоящему живым. Он не мог описать это состояние подробно, но сейчас, когда разум мутился от голода и жажды, когда ноги заплетались, а в голове не оставалось ни одной мысли, Ирвин готов был отдать все, что угодно, лишь бы просто вдохнуть полной грудью, поесть, чувствуя вкус пищи, подставить лицо солнцу и не бояться, что в следующую секунду кожа слезет с его пластами.

Заклинатель брел по узким улочкам вдали от основных дорог. Работяги разбредались по домам, выходили на прогулку влюбленные парочки, и Ирвину точно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его. Не хватало в городе еще новостей о ходячем мертвеце. В голове пульсировал последний приказ Доминика: «Найти Милли, избавиться от Милли». И Ирвин шел, ведомый жаждой и голодом. Разум детектива требовал искать ее в храме или где-то в его окрестностях, но чутье, вившееся под ребрами, настойчиво указывало другой маршрут.