Книга Сделка, страница 64 – Марина Суржевская

А вот забраться в комнату лекаря оказалось сложнее, пришлось дожидаться удобного случая. Но тут повезло: Гектор убежал к Лизавете, неся свой лекарский чемодан, а я проскользнул в комнату. Увы, смотреть в ней тоже было нечего, и этот выстрел оказался холостым. Оружия я не нашел, лишь пачку надушенных писем. Не в моих правилах лезть в чужую переписку, но где сейчас те правила… слишком многое стоит на кону. Моя жизнь. И чую нутром – жизнь Катерины. Так что я развернул едко пахнущие жасмином листы. Думал, послание от женщины, кто еще может так надушить бумагу, но оказалось совсем наоборот – к женщине. От Гектора.

«Моя богиня Елена! Взываю к твоей милости, как верный пес, скулящий у твоих прекрасныхног… молю о взгляде, об одном лишь взгляде, не смея мечтать о большем. И вспоминая тот день, когда мои губы коснулись твоего нагого тела…»

Я выронил письмо, словно дохлую мышь. Похоже, бедняга Франц крепко влип. Кому адресовано послание понятно – Мещерской. Ответных не было. То ли Гектор писал их и хранил, то ли Елена их возвращала. В любом случае любовные метания парочки меня не интересовали.

В коридоре зашумели, и я поспешил покинуть комнату влюбленного лекаря.

Остались супруги Давыдовы, сама Елена и Елизавета. Казалось более вероятным, что именно мужская рука держала наган, однако мне доводилось видеть женщин, весьма недурно владеющих оружием. Но Модест и Глафира, как назло, редко оставляли жилище без присмотра. Уроки вели по очереди, а потом Глафира и вовсе слегла от жары. Ее муж без конца бегал в лекарскую за новыми пилюлями, так что проверить их тайники было невозможно.

Оставались женщины. Вот только настоятельница, к моему удивлению, жила в черной башне, там же, где ученицы и смотрительница Ядвига Карловна. А лезть к Елене мне почему-то ужасно не хотелось.

Конечно, возможен вариант, что стрелял кто-то другой, не учитель, но… это вызывало сомнения. Поручить такое дело слуге – опасно и ненадежно, да и с наганом обращались умело. А случайных людей в «Золотом лугу» не имелось.

Правда, оставались еще жители Околицы – нескольких дворов за стенами бастиона, да еще отец Серафим… но подумав, последнего я исключил. Как-то не верилось, что пожилой пастырь вознамерился меня пристрелить.

За моими изысканиями прошло два дня, не принёсших мне толковых ответов. И я уже почти уговорил себя навестить комнату Елены – Мещерская как раз ушла на прогулку, как во дворе залаяли собаки.

Я выглянул из окна – через двор шли два незнакомца в форме сыскной полиции. Внутри кольнуло недобрым предчувствием. Отвернувшись от окна, я торопливо двинулся к выходу.

Когда спустился, пришлые уже беседовали с бледной и встревоженной Глафирой, рядом, комкая шапку, топтался дед Кузьма.

Я подошел и представился. Старший полицейский – краснолицый, пузатый и усатый мужик лет пятидесяти, щелкнул каблуками.

– Иван Прокофьевич Глазов, старший полицмейстер, управление сыскной полиции Тобольска. Мой помощник – Михаил Власов.

Молодой парнишка рядом – худой и долговязый,с по-девичьи длинными ресницами и пушком на юном лице, важно кивнул.

– Что-то случилось?

– Так случилось, ваше сиятельство. – Глазов пригладил вислые усы. – Человек пропал. Студент Тобольского училища. Уехал повидать родичей и не вернулся. Родные добрались до города, подняли беспокойство.