Книга Золотая свирель. Том 2, страница 173 – Ярослава Кузнецова

Ратер еще плескался за корягой.

– Ты оделась, госпожа моя принцесса?

– Да, – солгала Мораг, вытирая рубахой голову. – Вылезай наконец, жрать хочу, живот подводит.

На лунной дорожке показалась Ратерова голова, мокрая и от того непривычно прилизанная. Он плыл, а лицо его пятнали светлые тени, отражение сверкающей ряби. Братец мой не источал сияния, как праздничный фонарик, но его с головы до ног покрывала тончайшая пудра, золотистая пыль; дунь – развеется. Она была явственно видима даже под водой.

– У меня для тебя подарок, госпожа!

– Да ну? Головастика поймал?

Мораг перекинула промокшую рубаху через плечо, даже не думая ее надевать. Принцесса стояла ко мне вполоборота – тонкая, статная, с маленькой грудью, в прозрачном лиловато-рыжем ореоле, словно эбеновая фигурка, накрытая стеклянным колпаком. Встряхивая рукой мокрые волосы, она смотрела, как мой названый братец, голый и тощий, весь в золотой испарине, выбредает на берег, держа перед собой сомкнутые лодочкой ладони. Из ладоней часто капало, дрожащие узоры цвета молний гуляли по лицу, смешиваясь с золотой пыльцой, и от этого глаза у парня светились странной изменчивой зеленью. В руках его была только вода, я видела это из своих камышей.

– Что там у тебя?

Ратер повернулся, и вода в ладонях поймала отражение. Блистающий диск закачался в крохотном озерке, слепя глаза и вызывая слезы. Лилейно-белый, снежный, в горьких проталинах пятен, текущий сквозь пальцы молоком и серебряной кровью.

Мораг вздрогнула и схватилась за горло.

– Боже мой, – еле выговорила она. – Луна. Луна с неба.

Я повернулась и скользнула прочь, стараясь не трещать. Малыш прав, смотреть не стоит. Эта луна принадлежит только им.

А мне принадлежит эта ночь. Ночь и тяжелый, вооруженный до зубов корабль-драккар, что плывет по моей воле меж шуршащих тростников. И Эрайн, бесплотной тенью затихший за спиной, и спящий в своей пещере дракон. И серый влажный ветер, и сонный шум деревьев, и томительный земляной запах осени. И небо с млечной радугой, светлое от звезд.

И эта усталость, от которой пошатывает и водит, будто рулевой забыл свое дело. Это правда, рулевой заснул, и у штурвала стоит любопытный, но не слишком умелый юнга. Не наскочить бы на мель!

Мантикор кружится на одном месте как пес, подминая речную траву, а потом ложится. Опускаются веки. Большие ладони зябко охватывают плечи. Хвост по-кошачьи оборачивает лапы. Я не думаю об этом и не отдаю приказаний – тело все делает само. Утомление гудит в крови отзвуком дальних колоколов.

Спи, Эрайн. Спи. Я посторожу.

255 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (четверть века назад)

– Аааааааооооооооооооооуууууууууу!

Крик. Не крик – вой. Черная лесная ночь содрогнулась, словно ее ткнули в бок парусной иглой; мне на плечи посыпались иголки и древесная труха. В кронах захлопали крыльями проснувшиеся птицы.

– Ааааааааааааааооооооо…

Эхо билось в непроглядной чаще и никак не могло умереть.

Обряд начался! Райнара говорила – гении не требуют крови. Тогда кто же так орет? Боже мой, что там творится, на перекрестке семи хожалых троп?

Одна из этих троп вела меня по темному лесу к Беличьей горе. Но перекресток находился ближе, там, где галабрский тракт пересекала дорога из Адесты на Снежную Вешку. Туда же ручейками стекались стежки-дорожки поменьше – к лесопилке, к старой мельнице, в Белобрюху, в Жабий Лог. Отмечал перекресток древний найлский обелиск со сколотой резьбой.