Книга Брусничное солнце, страница 61 – Лизавета Мягчило

— Мне очень тебя жаль, пошли, ополоснешься, а я найду во что переодеться.

Крепостная… Не знающая манер, грубая и неотесанная. Сейчас она показалась Варваре самым прекрасным существом — она вела ее к бане.

— Ты не пужайся только, баннику в пояс поклонись, попроси с друзьями повременить, выгнать. Я рядышком в предбаннике посижу, пока ты в помывочной будешь. Будет нужно что — кричи. А начнет по голове плясать, так я молитву знаю, мигом его отважу.

Богатая на нечисть ночь. Такой скоростью к завтрашнему полудню ее сам дьявол не испугает.

Сорочку Варвара стянула без стеснения, словно гремучую змею резко отбросила от себя под лавку в предбаннике. Ульяна же, будто позабыв свои обещания, выскользнула наружу, послышался шум быстро отдаляющихся ног.

Глинка шагнула в помывочную.

Воздух здесь был горячий, но пара не было. Жар расслаблял изнывающее уставшее тело, зазудела, зачесалась не до конца поджившая рана на груди и животе. Варя неосторожно поддела краешек струпа у ключицы ногтем, потянула отрывая, обнажая розоватую тонкую кожу.

Никого в бане не было. Но она поклонилась — так низко, как только было способно израненное уставшее тело. Губы беззвучно зашевелились:

«Ну здравствуй, дух банный, дедушка банник. Придержи гостей своих, дай прогреть кости.»

Будто отвечая ей, по ногам скользнул мягкий сквозняк, лизнул горячими языками щиколотки. И Варя уселась на лавку. Прикрыла тяжелые набухшие веки, с нажимом растерла их пальцами. Глубоко вдохнула, выдохнула. И взялась за большой неказистыйкусок мыла.

Сначала аккуратно растирая, массируя. Но с каждым мигом движения ее становились резче, ожесточеннее. Хотелось содрать всю кожу, наизнанку себя вывернуть. Стереть начисто, забыть нежеланные касания, жадные поцелуи, укусы и низкие хриплые стоны. Кожа покраснела, касаться ее стало больно, а Варвара все терла и терла, задыхалась в собственной горечи и злобе.

Слишком глубоко, не достать, не выдрать. Забралось внутрь и давит, душит. Ненависть ее стала такой громадной, так переполняла, что тело грозило разодраться на ошметки, не вобрать всю, никуда от нее не деться.

Разгоряченная, с пылающими глазами, она не услышала тихого скрипа дверных петель — успела вернуться Ульяна. А затем в ногу резко вцепилась чужая рука. Варвара дернулась, опустила голову, заскакало по полу выроненное мыло.

Сморщенная, сухая и черная, с обломками ногтей, скрюченными набухшими суставами. Не банник — его ночной гость, мелкий бес. Держит крепко, еще немного и затрещат кости, порвутся жилы, размозжится мясо. Царапает, перебирая по тонкой косточке пальцами.

«Страха моего хочешь? Не получишь, нету сил бояться.»

— Прочь пошел! — Кричит так, что собственный голос пляшет эхом, отскакивает от стен, бьет по ушам яростью. И заложены в него толики силы. Животворящей и умертвляющей, создающей и разрушающей. Прямой, как удар топора.

Из-под лавки слышится истошный визг, черная кожа покрывается бурлящими пузырями, и рука отдергивается. Дверь в этот же миг распахивается, а на пороге замирает испуганная крестьянка, прижимающая к себе сверток с простой небогатой одеждой.

— Помилуй господи, что это было? Испугалась?

Варвара наклонилась, опустила острый подбородок на колени и заглянула в темноту под лавкой. Оттуда на нее смотрела нечисть: острые иголки зубок, горящие ненавистью и испугом глаза, мелкие, словно нити весенней паутины, тонкие конечности и обтянутые черной кожей острые плечи. В иной день ее бы это напугало, потянуло во мрак, из которого вынырнуть помогают лишь нюхательные соли.