Онлайн книга «Кровная связь»
|
– Откуда у вас телефон Шона? – У меня нет его телефона. Я перепрограммировал собственный, чтобы сымитировать цифровую идентификацию телефона детектива Ригана. Джон Кайзер и ФБР не обратят особого внимания на этот звонок, если электронный порядковый номер аппарата будет принадлежать вашему приятелю. Откуда, черт возьми, ему все это известно? – Тогда я вас слушаю. – Я звоню потому, что мне нужно кое-что у вас оставить. Я выключаю душ и закутываюсь в полотенце. – Что именно? – Я бы предпочел не говорить об этом по телефону. Мне просто необходимо оставить это у кого-то, кому я доверяю. – А мне вы доверяете? – Да. – Почему? – Чутье мне так подсказывает. – Вам не следует полагаться на него. Я работаю с ФБР. – В самом деле? – В его голосе слышится сарказм, – я так не думаю. Это должны быть вы, Кэтрин. Больше некому. – А как насчет какого-нибудь друга? – У меня нет друзей. У меня есть только пациенты. То же самое я могу сказать и о себе. – Могу подписаться под вашими словами. Пациенты и бывшие любовники. И все. Малик негромко смеется. – У меня есть только пациенты. У меня возникает отчетливое ощущение, что психиатр дает мне понять, что пациенты одновременно являются его любовницами. – Если вы хотите передать мне истории болезней своих пациентов, я не могу их принять. ФБР включило их в ордер на обыск и изъятие. Они станут преследовать меня судебным порядком, если я соглашусь взять их у вас. – Это не мои записи и не истории болезней. – Малик делает судорожный вдох, потом добавляет: – Это фильм. – Фильм? – Фильм и рабочие материалы, имеющие к нему отношение. Мини-пленки в формате DV, DVD-диски, аудиозаписи и тому подобное. Все это сложено в две коробки. – Что за фильм? – Я делаю документальный фильм о сексуальном насилии и подавленных воспоминаниях. Подобное откровение настолько поражает меня, что поначалу я даже не знаю, как на это реагировать. Но потом все встает на свои места. Вспомнив Малика в черном облачении, легко представить его в роли кинорежиссера-революционера. – Никто и никогда не снимал ничего подобного, – торжественно объявляет он. – По своему эмоциональному воздействию это будет самая потрясающая лента. Если она попадет на экраны, страна будет потрясена до основания. – И что в этом фильме? Реальное сексуальное насилие? – В некотором смысле. Фильм показывает женщин, которые в составе лечебной группы заново переживают сексуальное насилие. Некоторые из них совершенно очевидно возвращаются в детство. Их откровения и переживания производят неизгладимое впечатление. – Полагаю, эти женщины – ваши пациентки. Они дали разрешение снимать их на пленку? – Да. Они входят в особую группу. Экспериментальную. Она состоит только из женщин. Я сформировал ее после того, как в течение ряда лет наблюдал безуспешность традиционного лечения. Я отбирал для нее пациенток, находящийся на той стадии, когда взрыв подавленных воспоминаний начинал разрушать их жизни, а также когда подозревал, что сексуальное насилие передается из поколения в поколение. У них были чрезвычайно мощные стимулы и высокая мотивация. Я работал с ними семь месяцев, и мы добились в некотором смысле революционных изменений. – И это все, что снято на пленку? Женщины, проходящие групповую терапию? Малик издает звук, который я не могу расшифровать. – Не следует порочить и недооценивать то, что вам не довелось испытать самой, Кэтрин. Впрочем, и бояться тоже. Я записал также и некоторые другие методы лечения, но сейчас не хочу говорить о них. Скажем так, применяемые мною методы очень неоднозначны по своей природе. Хотя, наверное, лучше будет употребить термин «взрывоопасны». Некоторые другие методы лечения? – Вы имеете в виду убийства? – Сейчас я не могу обсуждать все детали снятого фильма. Сердце у меня в груди бьется все так же учащенно. – Вы планируете показывать его где-нибудь? – Да, но в данный момент меня больше беспокоит его сохранность. – Чего вы опасаетесь? – Многие хотели бы, чтобы этот фильм просто исчез. Мой фильм и все мои записи. Эти люди панически боятся правды, которая известна мне. – Если вы настолько обеспокоены, почему бы не обратиться в ФБР? – ФБР хочет посадить меня в тюрьму за убийство. – Если вы не виновны, какое это имеет значение? – Есть разные степени невиновности. – Я думаю, вы говорите о разной степени виновности, доктор. – Это философский вопрос, на обсуждение которого у нас нет времени. Я сдамся властям, когда сочту момент подходящим. А пока что мне нужна ваша помощь. Вы сохраните мой фильм для меня? – Послушайте, я не могу сделать этого, даже если бы и хотела. Скорее всего, ФБР установило за мной наблюдение. Они могут даже прослушивать наш разговор сейчас. – Завтра, вполне вероятно, они это сделают. Но сейчас можно говорить открыто. У вас есть ручка? Я обвожу глазами спальню, но не вижу никаких письменных принадлежностей. А моя сумочка осталась в «ауди», которая стоит на том берегу реки напротив острова ДеСалль. – Нет, но у меня хорошая память. – Тогда запомните номер телефона. Пять-ноль-четыре, восемь-ноль-два, девять-девять-четыре-один. Запомнили? Я повторяю номер вслух, после чего заношу его в память телефона. – Если вам потребуется поговорить со мной, – продолжает Малик, – оставьте сообщение по этому номеру. – Я хочу поговорить с вами прямо сейчас. И не о вашем фильме. – Тогда поспешите. – Почему вы сказали, чтобы я не доверяла членам своей семьи? – Я пытаюсь защитить вас. – От чего? Малик вздыхает, словно не будучи уверен в том, что у него есть время на разговор со мной. – Семьи, подобные вашей, состоят из людей трех типов: насильники, те, кто отрицает существование насилия, и жертвы. Каждый член семьи играет одну из этих ролей. Когда жертва начинает копаться в своем прошлом и выдвигать обвинения в сексуальном насилии, остальные члены семьи превращаются в параноиков. Их интерес заключается в поддержании статус-кво. Вы угрожаете нарушить его, а чувства и эмоции, бурлящие вокруг сексуального насилия, зачастую приводят к убийствам. – Это все заумные рассуждения психиатра, доктор. Я уже достаточно наслушалась их. У вас есть вполне конкретная информация о моей семье. О моем отце. Почему вы скрываете ее от меня? |