Книга 54 по шкале магометра, страница 143 – Мария Папкова, Елена Станиславская, Александр Добсон, и др.

Я кивнул. Так оно и бывает, кем бы ты ни был, а услышав зов, сразу становишься для всех чужим, бесполезным, сломанным. Тебя больше нельзя ни вразумить, ни приспособить к делу. Только и остается, что отпустить на все шестнадцать сторон света – валяй, сынок, ищи свое счастье.

Моя фамилия – Кошка. Для тех, кто в теме, ясно, что я из семьи высотников, а мурчащие шерстяные дурни здесь ни при чем.

Там, где я жил, о счастье никто не думал. Ты существуешь, делаешь, что умеешь и что должен, а хороша ли твоя жизнь, полна ли – какая разница. Не человеческое дело – оценивать свою жизнь. Вот только когда в мои сны пришел город художников, задуматься пришлось. Все стало четким и ясным, как при свете молнии. Вот место, куда я должен попасть, а вот мой город, дом и планы на будущее – все высохшее, сморщенное и бесполезное.

Не хотел никому говорить. Думал, перетерплю. Пришел заказ на сборку каркаса восьми высоток, и я должен был стать старшим в артели. Карьера моя шла в гору, и я не собирался ломать себе жизнь. Но каждую ночь я видел себя сидящим на высокой черепичной крыше, а подо мной зеленый город, где в каждом дворе сушились холсты, бородатые дядьки обтесывали заготовки статуй, по улицам таскались студенты с мольбертами. А я смотрел на это сверху и знал: вот оно – мое место, здесь я должен быть. Зачем? Почему? Что мне, альпинисту, делать в этом городе, полном художников?

В конце концов зов победил. Мама плакала, невеста плюнуламне под ноги, а отец неделю пил, прежде чем вручить мне походный рюкзак и выставить за порог. С тех пор прошло три года, а я все ищу свой город. Зов указывает только примерное направление, но сколько еще идти – неизвестно. Мир-то бесконечен. И полон холода.

С Напрокат мы встретились три недели назад и с тех пор шли вместе. И мой, и ее зов тянули нас в одном направлении. Когда она радовалась, кончики ее волос становились рыжими. Она носила традиционную одежду металлургов – черную кожаную куртку, плотно обшитую железной мелочью, кожаные же штаны и высокие шнурованные ботинки с тупыми носами. Волосы она подрезала ножом, а ее плечи были шире моих. Но это ее не портило. Ее вообще ничего не могло испортить.

Как и мне, Напрокат каждую ночь снился один и тот же сон.

– Представь, Кошка, как будто рассвет, и я иду. А вокруг из травы выглядывают маленькие глазастые зверьки, евражки – специально слово вызнавала. И холмы, холмы до самого горизонта, и я по ним – то вверх, то вниз…

– Если евражки, тогда сопки, не холмы…

– Со-опки, – напевно повторила Напрокат, и выцветшие кончики ее волос внезапно окрасились рыжим, – да, сопки и евражки. Вот как выглядит мое счастье, Кошка.

***

Мы знали, что рано или поздно нам придется расстаться, но предпочитали об этом не говорить. Вели себя как люди, у которых впереди долгая счастливая жизнь. Но когда в полдень последнего для августа вышли на перекресток, мы оба знали – все заканчивается здесь. Мой путь уходил на юг, зов Напрокат тянул ее на восток. Ошибиться было нельзя.

В центре перекрестка, через который никто не ездил, мы сели прямо в пыль. Расстелили брезент, достали консервы и воду, ели, не глядя друг другу в глаза, вертели на языках один и тот же вопрос, набирались смелости спросить.

– Может ты… со мной? На юг? – Я выдавил из себя эти бесполезные слова, как пасту из тюбика.