Книга 54 по шкале магометра, страница 30 – Мария Папкова, Елена Станиславская, Александр Добсон, и др.

Отец выпрямился, взял тельце насекомого с предметного столика микроскопа и спрятал в карман.

– Никто не знает. А если ты не успокоишься, то будет только хуже.

***

Утром мальчика разбудил стук в окно. Мерный, мягкий, редкий стук. Будто кто-то поколачивал подушечкой пальца по стеклу.

Он открыл глаза. На улице уже давно рассвело, и только одинокая толстая бабочка упорно пыталась проникнуть внутрь.

Мальчик поднял стекло.

Комнату сразу заполнил низкочастотный гул. Тело застыло в неподвижности, а в разум проникли звуки тамтамов. Они бились ровно, в такт альфа-ритма. Мальчик ощутил тревогу.

Темп гипнотизировал. Однообразный, идеально выверенный, он поглощал внимание, подавлял волю и прекращал любое сопротивление. Тум-тум-тум-тум-тум-тум-тум…

И внезапно мальчик осознал, что фоном в этих звуках он слышит слова. Далёкие, словно шёпот ветра. Или мамы, когда она убаюкивала его перед сном. Или какого-то другого, инородного, разума. Который говорил, и говорил, и говорил.

"Ты совершил грех. Не следует изучать то, что тебе неподвластно. Не пробуй больше смотреть на мотылька, иначе он никогда к тебе не придёт".

Глаза мальчика закрылись, руки повисли, как плети. Он начал мерно раскачиваться.

"Забудь о своих желаниях и интересах. Слушай только мотылька. Ты зависишь от него. Ты будешь ждать его. И никогда не попытаешьсяизучить".

Кожа на руках мальчика покрылась мурашками, словно от холода. Волоски встали дыбом. Дыхание участилось, задрожало.

"А эти слова ты сейчас забудешь. Три. Два. Один. Проснись!"

В следующую секунду раздался удар. Это бабочка со всей скорости врезалась в окно, оставив после себя смятое тельца с поломанными крыльями, повисшее на слизи внутренностей, прилипших к гладкому стеклу.

Мальчик вздрогнул и открыл глаза. Огляделся.

А потом, морщась, оторвал мёртвое насекомое и выбросил за окно. Брезгливо вытер пальцы о пижаму и поспешил вниз.

Пора было завтракать.

Я вру по понедельникам. Буднично и просто.

Касаюсь губами её прохладной щеки:

– Прости, переговоры затянулись…

Натыкаюсь на её жалкую улыбку:

– Пришлось выехать на объект, ты же понимаешь?

Замечаю, как она держится за сердце:

– Там снова пробки…

Наверное, когда-то это давалось мне с трудом. Возможно, мне даже было неловко и неприятно. Поначалу. Изменять поначалу мне тоже было неловко и неприятно.

Я вру – с губ падают дохлые мотыльки. По одному на каждый понедельник. Она не замечает, и я задвигаю их носком ботинка под тумбу для обуви. Врать скучно.

В остальном вечер понедельника ничем не отличается от прочих вечеров: ужин под обсуждение домашних дел, пара стаканов виски в кабинете и супружеская постель, застеленная идеально, без единой морщинки.

Я засыпаю один. Оно и к лучшему.

***

Я вру по понедельникам. Слова для этого не обязательны.

Подставляю щеку для дежурного поцелуя, делая вид, что так было всегда.

Улыбаюсь тому, как он привычно отвечает на вопрос, который я никогда не задаю.

Притворяюсь, будто не вижу серых безжизненных мотыльков, падающих вслед за его словами, и не чувствую острой боли в груди слева. Врать больно.

Когда гаснет свет в спальне, я, наконец, могу вынуть из-под тумбы мертвого мотылька. Я держу его бережно, чтобы не повредить хрупкие крылья.

В гостиной я кладу мотылька на приготовленную загодя расправилку и снимаю с себя свитер.