Книга Имя Кати, страница 9 – Павел Губарев

Стоп! А не поэтому ли её стали брать на совещания? Катя уже пять раз подряд выезжала на переговоры с клиентами в качестве переводчика с технического на русский и обратно. Собственно переводить ей доводилось мало. Поэтому Катя думала, что её берут на всякий случай, но теперь… что, если её брали только потому, что этим мужикам хотелось видеть хорошенькую мордашку? Может, Катю возили с собой так же, как возят игрушечную собачку на передней панели авто? Собственно, Катя с собачкой делали одно и то же: кивали головой.

— Сроки сдвигаются на сентябрь. Верно, Катя?

Катя улыбается и кивает.

— Сможем подготовить сборку программы за две недели?

Катя улыбается и кивает.

Вот дерьмо.

Катя встала из-за стола, прошла, чуть не срываясь на бег, в уборную и заглянула в зеркало. Сперва она, как обычно, опустила голову, но тут же подняла её и всмотрелась в своё лицо. Обычная Катя: большой нос, неярко-голубые глаза. Когда она смотрит внимательно, её взгляд становится строгим и делает её похожим на Ани, но стоит ей улыбнуться — и она становится похожей на маму, которая, кажется, просто не умела быть серьёзной.

«Пора выбираться отсюда», — подумала она.

Можно всю жизнь проходить по этим светло-серым коридорам, улыбаться мужикам и копаться в написанных прыщавыми лохматыми немногословными айтишниками роботских прошивках. Не то чтобы ей не нравились роботы. Они, конечно, не были вонючими, это она со зла их обругала. Но где-то была другая жизнь. Жизнь, полная других жизней.

Где-то были камеры, режиссёры и свет, бьющий из софитов.

Где-то были истории, погони, смех и неожиданные повороты.

Где-то было кино. Плоское — классическое, трёхмерное и виртуальное. Фильмы, сериалы и битадаптивы.

Где-то были актёры и актрисы. Ну откуда-то же их берут. И Катя ничем не хуже. Она умеетиграть: у неё 88 баллов из 100 по индексу АctingAmy.

И она, оказывается, красива.

Катя улыбнулась себе в зеркале, задрала нос и пошла обратно на рабочее место, гордо расправив плечи.

Сегодня вечером она придёт в библиотеку и покажет им всем.

Пиликнуло сообщение. Старший брат писал: «Извини, сломал твою линейку. Сегодня куплю новую».

— Почему ты молчала, почему не писала, не дала знать? — спросила Катя.

— О чём?

— Как о чём? — подняла брови Катя. — Что тебе приходится прозябать в таких условиях.

— Сильно сказано. Здесь совсем недурно. Нью-Орлеан — город совершенно особенный.

— При чём тут Нью-Орлеан! Всё равно что сказать… прости, малыш, — Катя запнулась и добавила:

— Вопрос исчерпан.

Подумала и повторила:

— Вопрос исчерпан, — в этот раз Катя постаралась вложить в голос мягкую категоричность. Так, чтобы во фразе явственно прозвучала жирная точка, но в то же время чувствовалось и сожаление о неосторожно сказанном, и любовь к сестре, и снисходительность к ней.

— Спасибо, — ответил голос.

— У меня теперь на всём белом свете — одна только ты, а ты мне и не рада, — сказала Катя, делая вид, что смотрит не в глаза собеседнице, а в стакан, дрожащий в её руке.

— Ты мне и не рада, — повторила она и сказала громко:

— Конец!

— Конец, — ответила собеседница. Катя посмотрела на экран: там отображалась она сама, но в старинной одежде, бледная и сильно старше. Изображение зависло на пару секунд, и программа перестала перерисовывать Катю: сперва с её лица исчезли морщины, потом на экране возникла Катя как есть — девочка с волосами, собранными в два хвостика, в ярко-лиловых лосинах и мятой майке. В глазах девочки по-прежнему отражалось страдание разорившейся южанки.