Книга Имя Кати, страница 98 – Павел Губарев

Он сказал псу «Пойдём» и потащил его за собой.

— Скот паршивый, — сказала Катя. — Не мучай собаку! Посланник, скажи ему.

Мужик повернулся к Кате, изучая её немигающим взглядом глаз-щёлочек, и скривил губы, готовясь выплюнуть как-то слово.

— Полиция разб… — начал он.

Посланник возник рядом с ним — переместившись, как всегда, неслышно и молниеносно, словно телепортировался, — и сказал соседу ровным, спокойным тоном, но так, чтобы все услышали:

— Ты не вызовешь полицию.

И ударил того в зубы. Мужика согнуло, из его рта плеснула кровь, он опустился на одно колено. Посланник наклонился к нему и завершил фразу:

— А если вызовешь, я расскажу им, что ты выращиваешь в подвале. Понял, падаль?

— Х-х-ф-ф-ф, — произнёс сосед.

Робот повторил вопрос и занёс руку.

— Не надо! — сдавленно сказала Катя.

Мужик закивал и сказал неразборчиво:

— Фповял.

— Хорошо, — сказал робот.

— Собаку мы забираем, — сказала Катя.

— Не надо, — сказал робот. Он посмотрел Кате в глаза и помотал головой. Катя не стала настаивать.

— Собака остаётся у вас. Но мы будем следить, как вы с ней обращаетесь.

Сосед ничего не ответил, поднялся и ушёл, ни на кого не глядя. Катя, Лёва и Ани переглянулись. Робот вытирал руку влажной салфеткой. Катя хмуро чесала нос.

— Что ж, — сказал Ани. — Теперь к делу?

Они по очереди зашли в дом. Катя посмотрела роботу вслед и улыбнулась.

— Конечно, он одиниз нас, — сказал робот. — Приехал не колеблясь. Ещё — он вчера храбро отправился к вам домой, чтобы узнать, не поджидают ли вас уголовники.

Катя бросила короткий взгляд на Лёву, но тут же погрузилась обратно в изучение схемы. Лёва раскатал свой планшет по стене в полный размер и теперь на нём отображалась память робота. Немного устарелый интерфейс напомнил Кате пришкольный кружок, в котором она впервые стала заниматься настоящей робототехникой. Первые взрослые программы и первые большие роботы вместо механических щенят. Первый восторг от того, что огромная машина подчиняется твоей команде. Когда учитель выходил из класса, Катя прыгала на руки роботу и заставляла его катать себя по классу — под визги остальных. Никто больше не осмеливался нарушать запреты.

Катя вздохнула. Кажется, Ани был прав: если ты думаешь, что запреты пишутся для всех, кроме тебя, то отдуваться тоже придётся только тебе.

Она смотрела на схему и чувствовала, что в груди разрастается нехорошее, кислое чувство. Схема была похожа на карту странного города, где люди выходят с утра за булкой, а попадают в лабиринт, который приводит их в лес танцующих пиктограмм. Или на карту зарытого сокровища, которую рисовал пират, сходящий с ума от пения двадцати сирен. Поэтому сокровище было зарыто в пяти разных модулях, один из которых не установился до конца, а два были устаревшей версии и не работали (а может, и работали, так сразу не поймёшь). Схема была огромной и лоскутной, словно тот же пират ограбил одновременно магазин бюджетной зимней одежды и дорогой бутик, сшил себе кафтан, покромсав добычу на лоскуты, и нарисовал карту, смотря на себя в зеркало безумным, дёргающимся глазом. Схема была огромной, а также знакомой и незнакомой одновременно, как карта Нью-Йорка, слепленная из карты Москвы, порезанной на мелкие кусочки. Что-то Катя уверенно узнавала, но чувство узнавания пропадало, как только Катя переводила взгляд на соседний кусочек схемы.