Книга Кай. Коллекционное издание, страница 143 – Алекс Анжело

Зеркалом, что донесло послание ушедших до нынешних поколений. Будь то наскальная живопись в пещерах эпох палеолита, древнегреческие статуи, чувственные, как Венера Милосская, до великих художественных стилей: барокко, который поражал меня театральностью и внушал трепет, умиротворяющий рококо с его любовными сюжетами и мирными прогулками на природе, такой отличающийся от них обоих классицизм, в котором я видел сдержанность сюжетов, и романтизм…

Романтизм до сих пор меня восхищал. Эмоции, преобладающие над разумом, сила и красота природы, превосходство интуиции над логикой. Ведь кому, как не мне, за многие годы удалось понять, что жизнь и весь наш мир полны хаоса. Никогда нельзя терять голову, но глобальные события, управляющие твоим существованием, разуму не подчиняются.

Больше всего человечество любило изображать мифические и религиозные сюжеты. Сколько полотен было создано, и не сосчитать. Сколько раз одно и то же сказание изображалось вновь и всякий раз преображалось под взглядом художника.

Буквально пару недель назад во время путешествия я побывал в галерее Уффици, расположенной в самом сердце Флоренции. Это был далеко не первый мой визит, но в этот раз больше всего мое внимание привлекла картина Артемизия Джентилески «Юдифь, обезглавливающая Олоферна». Драматичное, наполненное жестокостью и расчетом, выполненное в темных тонах с театральным освещением произведение.И кровь, залившая белые простыни… Картина, повествующая о женщине, спасшей весь свой народ, соблазнив своей красотой полководца вражеской армии, а после отрезав ему, захмелевшему, голову. Библейский мотив, который преображался в полотне, созданном спустя три века рукой Густава Климта, которое висело ныне перед моими глазами.

Отнюдь не самая известная картина художника. Написанный им «Поцелуй» известен гораздо шире, даже человек, ничего не сведущий в искусстве, когда-то видел его или слышал о нем. Но «Юдифь и Олоферн» заслуживала внимания. То, что в одну эпоху в глазах художника выглядело трагично, в глазах Густава Климта превращалось в чувственность и обольстительность. Женщина, окруженная золотом и уверенная в своем очаровании, ее томный взгляд и изогнутые губы… В ней ощущалась свобода, а чувства плескались в полотне, захватывая внимание. Девушку совершенно не смущала ее нагота.

– Ты еще долго будешь здесь стоять? – раздался прохладный голос. Я обернулся. Она до сих пор, как и прежде, оставалась нетерпеливой. Одетая в брюки с высокой талией и легкую блузу, с забранными в хвост волосами и в темных, несмотря на то, что мы находились в помещении, очках. Ведь, как бы она ни старалась, ее взгляд и цвет радужек слишком отличались от человеческих.

Подняв руку, облаченную в тонкую перчатку, она приспустила очки, исподлобья смотря на картину.

– У нее видна грудь. Ты поэтому здесь остановился? – небрежно спросила Йенни. Не всерьез, скорее подтрунивая.

– Да. Только ради этого. Ничто иное меня не заинтересовало, – иронично отозвался я.

– Правда? – протянула Йенни слишком подозрительно.

Я, сдаваясь, выдохнул:

– Пожалуйста, только не вздумай здесь раздеваться.

И отвернулся от картины с Юдифь – в конце концов, явились мы сюда совсем по другой причине.

Йенни улыбалась – криво, опасно, чувствуя свою победу. Она до сих пор временами вела себя как ребенок. Годы не меняли не только ее облик, но и ее саму. В отличие от меня… Мне казалось, я изменился. Прошло столько лет, что мне приходилось возвращаться в эти стены, чтобы напомнить себе. Напомнить, кем я был и кем должен был остаться, несмотря на прошедший век и те столетия, что минут после.