Книга Сибирь, страница 100 – Настя Полос

Я зажмурилась на мгновение, возвращаясь в тот день.

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

— И, если для этого, — голос стал хриплым и чужим, — мне нужно уничтожить половину планеты — я сделаю это. Ради моей Милы.

Равнодушие во взгляде Дмитрия ранило хуже ножа. Я отвернулась, закрывая веки, чтобы непослушные слезы не потекли по щекам.

— Нам пора. Нас ждут в «Сибири». — А потом все же повернулась к нему. — Там вы узнаете, что такое настоящая жатва.

Дмитрий

За тюрьмой находилась впадина, плавно уходящая в высоты горной местности. Зимой здесь лежал снег, и если спуститься ниже по склону, то казалось, что небо и земля сливались в одну гладь. Ни начала ни конца. Только одно полотно, белоснежным покровом уходило в бесконечность. Летом же здесь расцветала зеленая сочная трава с полевыми цветами. Солнце мягко питало их, дожди смачивали почву, делая растительность еще гуще. Через десять лет здесь все еще будет лежать снег и цвести зелень.

И именно в этом месте, где бесконечность сходилась с началом жизни, мы похоронили Айзека.

Когда меня отвязали, и я смог сделать шаг, первое, что я сделал — ушел. Я не смотрел под ноги, чтобы не видеть крови своего друга. Не остановился, чтобы не видеть слез Янис, что новой волной катились с ее глаз. Не обернулся к Елене, которая единожды позвала меня.

Я просто шел в одном нательном костюме. Ногу пронзила боль, холод пробирал до костей, но я не останавливался. Миновав ворота, я пошел вдоль забора. Стопы утопали в снегу, но я продолжал путь. Пока не вышел к впадине.

Тогда я не стал спускаться, а просто остановился, глядя на уходящие лучи солнца, на то, как оно играло со снежной гладью, переливаясь искрами. И я упал на колени прямо в этот снег и дал волю всему горю, что одолевало меня.

Руки скрыли лицо, и я безудержно взвыл. Айзек — его убийство. Елена — ее избиение. Макс — предательство. Леон — безумие. Янис — страх.

Все сменяло одно, накладывалось на другое. Я же выплескивал агонию в полном одиночестве, никому не позволяя видеть слабость. В голове на повторе кружилось: «Если, если, если».

Когда решилась наша судьба? Когда этот кошмар нашел начало?

Ответы на эти вопросы били наотмашь, лишали чувств, сдавливали до боли грудь, что сотрясалась с неровными выдохами.

Я не мог выбрать самое страшное, произошедшее за какие-то двадцать четыре часа. Диссонанс путал разум. Вот Елена в моих руках — мягкая, теплая и ласковая. Ее губы встретили мои, чувства захлестнули с небывалой силой. А вот она — яростная, опасная и безумная, вгоняет скальпель в голову, говорит о том, как лишала и будет лишать людей жизни.

Вот женщина, что своей непохожестью вскружила мне голову, а вот, что каждый день вершит зло, считая его благом.

Каждый мог говорить,что на ней бремя. Оно страшное, но верное. Они говорят так, пока их родные: мужья, жены, дети… не оказываются на столе, где их жизнь беспечно забирают.

Самое страшное, что в Елене нет ни капли сострадания и чувства вины. Она считала свой путь праведным, служащим высшей цели.

Я провел в этом месте не меньше часа, а потом, ощутив обморожение, поднялся, стряхнул с себя остатки разбитости и побрел назад. В здание я вошел прямым, несгибаемым. Командиром.

Молча дошел до той самой камеры и, проследив взглядом по кровавому следу, увидел Айзека.