Книга Гадкий утёнок. Вернуть любовь, страница 39 – Джейн Реверди

Он остановился, обвел взглядом собравшихся и заговорил ровно так, как умеют говорить люди, чья власть дает им право решать чужие судьбы.

— Господа, — начал он, и голос его звучал негромко и сухо, — я пришёл объявить о расторжении помолвки между мною и мадемуазель Деланж.

В комнате на мгновение повисла ледяная пауза — но уже в следующую секунду этот лед треснул. Кто-то растянул губы в едва заметной усмешке, кто-то перешёптывался с соседом. Я слышала, как незнакомый мне вельможа переспросил у стоявшей рядом с ним дамы, правильно ли он расслышал слова его величества.

Король же продолжил без лишней сентиментальности:

— Причина проста: брат мадемуазель, лейтенант Артур Деланж, получил серьёзное ранение на границе. Его лечение требует времени и заботы со стороны его сестры, и в этих обстоятельствах брак, заключённый между мною и мадемуазель Деланж, обрел бы иные оттенки ответственности, нежели мы предполагали, и не дал бы ей возможности оказать помощь близкому ей человеку.

Он сделал паузу и посмотрел прямо на меня. Я чувствовала, как взгляд его скользит по лицу, как будто пытаясь прочесть там то, чего у меня не было — сожаление или осознание того, что я совершила ошибку.

— Я освобождаю мадемуазель Деланж от данного прежде слова, — его голос стал чуть мягче. — Она приняла сложное для нас обоих решение. Но я хочу сказать вам, что этим ее решениемя горжусь. Не каждая девушка смогла бы отказаться от тех благ, что ей сулил столь блестящий брак, во имя любви к раненому и нуждающемуся в ее попечительстве брату. Я отпускаю её и не держу на неё зла. И я надеюсь, что все вы одобрите это решение и отнесетесь к нему с пониманием.

Слово «отпускаю» прозвучало как приговор и как милость одновременно. Для некоторых здесь оно означало свободу от «неподобающего» брака; для меня — освобождение от бремени, которое я никогда по-настоящему не желала нести. Но вместе с этим в горле застрял комок — не оттого, что я сожалела о короне, а оттого, что причина, называемая публично, напомнила о боли, о войне и о брате, лежащем где-то далеко, на койке, с повязкой на виске.

Вельможи не скрывали радости. Маркиза Арагон едва заметно улыбнулась — та самая улыбка, что словно показывала: «говорила же я вам…» Соланж, напротив, оставила на лице то лицемерное выражение, которым она умела украшать любые события: гладкая, вынужденно скорбная маска, через которую пробивалась лишь короткая, победная искорка. Кто-то из присутствующих сдержанно захлопал — но этот звук тут же затих, растворившись под высокими сводами зала.

Шепотки множились, как тени: «Наконец-то», «Мезальянс не случился», «Хорошо для короны». Их радость была явной, и я удивлялась тому, как легко люди принимают чужое поражение как собственную победу.

Дороти стояла рядом со мной — её глаза были влажны, губы поджаты. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется. Она повернулась ко мне и прошептала с тревогой:

— Ваше сиятельство… вы ведь огорчены? Ведь… ведь вы хотели быть королевой, не так ли?

В её голосе было столько искреннего сожаления, что мне стало неловко. Я могла бы ей всё объяснить — рассказать о стыде, который испытывала всякий раз, появляясь при дворе, о холодных взглядах, которые преследовали меня во дворце, и о том унижении, которое щедро изливал на меня сам король — но Дороти думала по-другому. И сейчас было не время и не место открывать ей правду. Она видела потерю титула, а не избавление от него.