Онлайн книга «Семья Поланецких»
|
– Я тоже… – отозвалась Марыня. – Вам говорили, что я уже был сегодня у вас? Не застал и послал эти хризантемы. После вашего вчерашнего письма я сказал себе: это же просто ангел, надо бесчувственным чурбаном быть или безумцем, чтобы мешкать дольше. – Я так встревожилась и огорчилась из-за этой дуэли. Скажите: правда, что все уже позади? – Честное слово. Марыне хотелось расспросить подробней, но вернулся Плавицкий: слышно было, как он покашливает в передней, ставит палку, снимает пальто. Открыв дверь, он увидел их вдвоем. – Что это вы сидите тут рядком? Марыня подбежала к отцу, обняла его за шею и подставила лоб для поцелуя. – Как жених и невеста, папа! – Что, что ты сказала? – отстранив ее, переспросил Плавицкий. – Я сказала, – спокойно глядя ему в глаза, отвечала Марыня, – что пан Станислав сделал мне предложение, и я очень счастлива… Подойдя к Плавицкому, Поланецкий крепко обнял его. – С вашего, дядюшка, согласия и благословения… С возгласом «Дитя мое!» Плавицкий неверным шагом отступил к кушетке и тяжело опустился на нее. – Извините, – лепетал он, – это все волнение… Пустяки, не обращайте внимания… Дети мои… если вы нуждаетесь в моем благословении, от души вас благословляю. И, благословляя их, разволновался еще пуще: Марыню он искренне любил. Голос его прерывался, и молодые люди разбирали лишь отдельные слова и обрывки фраз: «Какой-нибудь угол для меня… старику голову приклонить… который трудился всю жизнь… Сирота… Единственное дитя…» Они наперебой его утешали и настолько в этом преуспели, что спустя полчаса старик хлопнул вдруг Поланецкого по плечу. – Ах, разбойник! – сказал он. – Ты, стало быть, на Марыню виды имел, а я, грешным делом, думал, ты… Остальное он договорил Поланецкому на ухо. – Как вам такое могло в голову прийти! – воскликнул тот, покраснев. – Осмелься мне сказать это кто-нибудь другой… – Но-но-но! – засмеялся Плавицкий. – Нет дыма без огня. – У меня к вам просьба, – прощаясь в тот вечер с Поланецким, сказала Марыня. – Вы мне не откажете? – Только прикажите. – Я давно дала себе слово: если придет такой день, съездить вместе на могилу Литки. – Ах, милая пани, – только и мог вымолвить Поланецкий. – Что люди скажут, нам дела нет, ведь правда? – Конечно! Неужто обращать внимание на пересуды? Спасибо вам от души, что подумали об этом. Милая моя пани… моя Марыня! – Она, наверно, смотрит сейчас и молится за нас. – Она – наша маленькая заступница. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи. – До завтра. – До завтра, – повторил он, целуя ей руки. – До завтра, до послезавтра и каждый день… до самой свадьбы! – прибавил он шепотом. – До свадьбы! – ответила Марыня. Поланецкий ушел, обуреваемый мыслями, чувствами, впечатлениями. Но в этой сумятице чувств главенствовало одно: значительность происшедшего. Главным было, что судьба его решена и с колебаниями, метаниями отныне покончено: надо начинать новую жизнь. И это ощущение не было неприятно, напротив, особенно упоительно было вспомнить, как он целовал Марыню в висок. При воспоминании об этом все недостававшее его чувству показалось бесконечно малым, ничтожным, и в голове мелькнуло: найдено все, что нужно для полного счастья. «Жизнь с ней не может быть в тягость!» – подумал он, и даже сама мысль об этом показалась ему кощунственной. Думал он и о Марыниной доброте, ее преданности, о том, что женщине с таким сердцем и характером можно целиком довериться, не опасаясь ничего, она не истерзает, не покалечит душу, сумеет по достоинству оценить все лучшее в нем, будет жить не для себя, а для него. И, раздумывая об этом, Поланецкий спрашивал себя: да разве можно найти жену лучше? И только дивился своим недавним сомнениям. Однако и он чуял всю огромность, серьезность предстоящей перемены, и где-то в потаенном уголке души пробуждалась робость перед этим неведомым еще счастьем. Но он гнал беспокойство, говоря себе: «Не трус же я и не рохля какой-нибудь. Путь только один – вперед, и я не отступлю». А дома при взгляде на Литкин портрет перед ним вдруг словно открылись новые светлые горизонты. И у него тоже, у них с Марыней, будут дети! – пронеслось в голове. Вот такая же белокурая девчушка, которую он будет любить бесконечно! И у него сильней забилось сердце, и нахлынувшие чувства вызвали прилив бодрости, какой он не испытывал уже много лет. Он был счастлив вполне. Раздеваясь, он наткнулся в кармане на письмо Букацкого и, глянув в него мельком, расхохотался так громко, что камердинер с беспокойством заглянул в комнату. Поланецкого так и подмывало сказать ему о своей женитьбе. Заснул он уже под утро, но встал бодрый, отдохнувший и, одевшись, помчался в контору сообщить поскорее радостную новость Бигелю. Тот обнял его и, обдумав со свойственной ему основательностью услышанное, сказал: – Пожалуй, это самый разумный шаг в твоей жизни. – И прибавил, указав на конторку с бумагами: – Вон те контракты сулят тебе доход, но этот – счастье. – А что? Нет разве? – самодовольно воскликнул Поланецкий. – Сбегаю домой, не терпится сказать жене, а ты ступай, можешь больше не приходить. Я заменю тебя до свадьбы и в медовый месяц. – Ладно. Заскочу сейчас на минутку к Машко, а потом мы с Марыней съездим на кладбище к Литке. – Что ж, она это заслужила. По дороге Поланецкий снова накупил цветов и с запиской, что скоро придет, послал Марыне; сам же помчался к Машко. Попечение Краславской явно пошло на пользу Машко; он и сейчас поджидал ее. Услышав новость, он с чувством пожал руку Поланецкому. – Одно могу тебе сказать: будет ли она с тобой счастлива, не знаю, но ты с ней – несомненно. – Да, женщины вообще лучше нас. Надеюсь, и ты после всего не станешь этого оспаривать, – ответил Поланецкий. – Признаться, я до сих пор не могу прийти в себя от изумления. Они лучше нас и… загадочней. Представь себе… Машко замялся, словно сомневаясь, продолжать ли. – Ты о чем? – А, ладно! Человек ты не болтливый и столько раз доказывал свою дружбу, что между нами не должно быть секретов. Так вот, представь, вчера после твоего ухода пришло анонимное письмо – у нас этот благородный обычай, как известно, в чести, – где сообщалось, что папаша Краславский живет и здравствует. – Что за чепуха! Может, просто сплетни. – А может, и нет. Будто бы он в Америке. Тут как раз была пани Краславская. Я ей ничего не сказал, но позже, когда она, посмотрев портреты, стала расспрашивать про мою родословную, в свою очередь спросил, давно ли она овдовела. И вот что она мне ответила: «Мы уже девять лет как живем вдвоем с дочкой, но это печальная история, не хочется сейчас об этом говорить». Заметь, она не сказала прямо, когда умер ее муж. |