Онлайн книга «Огнем и мечом. Часть 2»
|
— Это ж мои люди связанные лежат, — пробормотал шляхтич. — Ой! — добавил он минутою позже. — Кабы мои, а то ведь княжьи!.. Хорош предводитель, ничего не скажешь! Завез к черту в зубы… Стыдно будет им в глаза смотреть, если, конечно, господь возвратит свободу. А все из-за чего? Из-за выпивки и амуров. Какое мне было дело, что у мужиков свадьба? Не пристало старой кобыле хвостом вертеть! Больше в рот не возьму этого вероломца-меду, что не в голову — в ноги шибает. Все зло на земле от пьянства: когда б на нас трезвых напали, я бы, ей-ей, викторию одержал и Богуна в хлеву запер. Тут взор Заглобы снова упал на хату, в которой почивал атаман, и задержался на двери. — Спи, спи, злодей, — пробормотал он. — Авось увидишь во сне, как тебя черти в аду лущат, чего, впрочем, и так не избегнешь. Решил из моей шкуры решето сделать? Что ж, попробуй! Залазь ко мне наверх, а там поглядим: может, еще я твою продырявлю, да так, что и собакам обувки не выкроишь. Только б мне вырваться отсюда! Только бы вырваться! Но как? Задача и в самом деле представлялась невыполнимой. Майдан был забит людьми и конями; даже если бы Заглоба сумел выбраться из хлева, даже если б, соскользнув с крыши, вспрыгнул на одну из тех лошадей, что стояли возле самого хлева, ему бы не удалось даже ворот достигнуть, а уж тем паче ускакать за ворота! И, однако ж, ему казалось, что главное сделано: он был свободен, вооружен и под стрехою чувствовал себя, как в твердыне. «Какого черта! — думал он. — Неужто я затем из пут освободился, чтоб повеситься на тех же веревках?» И снова в голову ему полезли всяческие хитрости, но в таком множестве, что разобраться в них никакой возможности не было. Между тем на дворе заметно серело. Поредела тень, укрывавшая соседние с хатой постройки, крыша как бы серебром покрылась. Уже Заглоба легко мог различить отдельные группы на майдане, уже разглядел красные мундиры своих солдат, лежащих возле колодца, и бараньи тулупы, под которыми спали перед хатой казаки. Вдруг один из спящих поднялся и не спеша прошелся по майдану, в иных местах ненадолго останавливаясь, поговорил о чем-то с казаками, стерегущими пленных, а потом направился к хлеву. Заглоба сперва решил, что это Богун, так как заметил, что дозорные с ним разговаривали, как подчиненные с командиром. — Эх, — пробормотал он, — ружьецо бы сюда! Ты б у меня закувыркался. В эту минуту человек поднял голову, и на лицо его упал бледный отблеск утренней зари: то был не Богун, а сотник Голодый, которого Заглоба тотчас узнал, ибо помнил прекрасно по тем еще временам, когда в Чигирине водил с Богуном дружбу. — Эй, хлопцы! — сказал Голодый. — Вы, часом, не спите? — Нет, батьку, хоть и берет охота. Пора б нас сменить. — Сейчас сменят. А вражий сын не убег? — Ой-ой! Разве что душа из него убежала — даже и не пошевельнется. — О, это стреляный воробей. А ну-ка, гляньте, как он там, такой и сквозь землю горазд провалиться. — Сейчас глянем! — ответили несколько казаков, направляясь к дверям хлева. — И сена с чердака струсите — лошадей обтереть! На заре выступаем. — Хорошо, батьку! Заглоба, мгновенно покинув свой пост у дыры в крыше, подполз к отверстию в настиле. В ту же секунду услышал стук деревянного засова и похрустывание соломы под ногами казаков. Сердце его бешено колотилось; крепко сжав рукоять сабли, он заново поклялся в душе, что скорее позволит спалить себя вместе с хлевом или изрубить в куски, нежели отдастся живьем. Он полагал, что казаки немедля подымут крик, однако ошибся. Несколько времени слышно было, как они бродят по хлеву, потом шаги убыстрились, и наконец один промолвил: — Что за черт? Не могу нашарить! Мы ж его бросили в этот угол. — Оборотень он, что ли? Высеки-ка огня, Василь, темно, как в колодце. На минуту все смолкло. Василь, верно, искал трут и огниво; потом другой казак принялся потихоньку окликать: — Отзовись, пан шляхтич! — Как бы не так! — буркнул Заглоба. Но вот железо чиркнуло о кремень, посыпался сноп искр, осветив на мгновение темное нутро хлева и казачьи головы в смушковых шапках, после чего мрак еще больше сгустился. — Нету! Нету! — закричали возбужденные голоса. Один из казаков бросился к двери. — Батьку Голодый! Батьку Голодый! — Чего там? — спросил, показываясь в дверях, сотник. — Нету ляха! — Как это нету? — Сквозь землю провалился! Нигде нет. О, господи помилуй! Мы и огонь высекали — нету! — Не может быть. Ох, и задаст вам атаман! Удрал он, что ли? Проспали? — Не, батьку, мы не спали. Из хлева он мимо никак не мог прокрасться. — Тихо! Не будить атамана!.. Коли не ушел, тут быть должен. Вы везде искали? — Везде. — А на сеновале? — Он же связанный, как ему на сеновал забраться? — Дурная башка! Кабы он не развязался, был бы на месте. Ищите на сеновале. Высечь огня! Снова брызнули в темноту искры. Весть мигом облетела всех караульных. В хлев, как это всегда в подобных случаях бывает, поспешно сбежался народ; послышались торопливые шаги, торопливые вопросы и еще более скорые ответы. Как сабельные удары в бою, посыпались со всех сторон советы: — На сеновал! На сеновал! — А ты покарауль снаружи! — Атамана не будить, не то быть беде! — Лестницы нету! — Неси другую! — Нигде нет! — Сбегай в хату, может, там есть… — У, лях проклятый! — Давайте с углов на крышу и по крыше на сеновал. — Не выйдет, карниз широкий и досками снизу подшит. — Несите пики. По ним и взойдем. Ах, пес!.. Лестницу втащил за собою! — Принести пики! — загремел голос Голодого. Одни побежали за пиками, другие, задравши головы, столпились под сеновалом. Рассеянный свет и в хлев уже просочился сквозь открытую дверь, и в полусумраке виден стал квадратный лаз на сеновал, черный и безмолвный. Снизу доносились отдельные голоса: — Эй, пан шляхтич! Спускай лестницу да слазь. Все равно тебе не уйти, зачем людей утруждаешь! Слезай! Слезай! Тишина. — Ты же человек умный! Сидел бы себе, кабы помогло, дак ведь не поможет — лучше слезай, мил друг, по своей воле! Тишина. — Слазь, не то кожу с башки сдерем — да в навоз рожей! Заглоба оставался столь же глух к угрозам, сколь и к увещеваниям, и сидел во тьме, как барсук в норе, приготовясь к отчаянному отпору. Только саблю крепче сжимал в кулаке, да посапывал и читал про себя молитву. |