Онлайн книга «Потоп. Том 1»
|
Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали за столом, то и дело наливая чары, и, верно, совсем не слыхали колокольчика за окном. Однако, когда пан Анджей вошел в комнату, из всех грудей вырвался громкий крик: «Haeres! Haeres [22] приехал!» — и все товарищи повскакали с места и с чарами в руках пошли ему навстречу. Увидев, что они уже распорядились в его доме и до его приезда успели даже подвыпить, он уперся руками в бока и засмеялся. Он смеялся все громче, видя, как они опрокидывают стульцы, как, покачиваясь, выступают с пьяною важностью. Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский, по прозванию Пыпка, славный солдат, забияка со страшным шрамом через весь лоб, глаз и щеку, с одним усом короче, а другим длинней, поручик и друг Кмицица, его «достойный товарищ», приговоренный в Смоленске к лишению чести и смертной казни за увоз шляхтянки, убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война да покровительство Кмицица, который был ему ровесником и соседом, — поместья их в Оршанской земле, до того как пан Яромир прогулял свое, лежали межа к меже. Шел пан Яромир, держа в руках ковш, наполненный медом. За ним выступал Раницкий герба Сухие Покои, родом из Мстиславского воеводства, откуда был изгнан за убийство двух помещиков. Одного он зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из ружья. Имущества у него теперь не было никакого, хотя после смерти родителей он получил в наследство много земли. Война и его хранила от рук заплечного мастера. Буян это был, и не было равных ему в поединке на саблях. Третьим шел Рекуц-Лелива, руки которого если и были обагрены кровью, то только вражеской. Зато имение он пропил и проиграл в кости — и вот уже три года таскался за Кмицицем. С ним вместе шел четвертый, Углик, тоже смоленский шляхтич, который за разгон трибунала лишен был чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал ему покровительство за то, что он хорошо играл на чакане. Кроме них, были тут и Кульвец-Гиппоцентаврус, такой же великан, как и Кокосинский, но превосходивший его силой, и Зенд, объездчик, который умел подражать птицам и зверям, человек темного происхождения, хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье. Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел: Выпей-ка с нами, хозяин милый, хозяин милый! Чтобы пить вместе нам до могилы, нам до могилы! Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару. Кмициц поднял свой ковш и крикнул: — За здоровье моей любушки! — Vivat! Vivat! [23] — крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах. — Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем! Посыпались вопросы: — А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая? — Среди оршанских? — воскликнул Кмициц. — Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете! — Мы тебе этого желали! — сказал Раницкий. — Так когда же свадьба! — Как кончится траур. — Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми! — Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь! — Не жди, Ендрусь! — начали кричать все хором. — Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! — крикнул Кокосинский. — Не заставляй ждать бедняжек! — Ясновельможные! — тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. — Напьемся на свадьбе вдрызг! — Милые мои барашки, — взмолился Кмициц, — пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть! — Незачем! — возразил Углик. — Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками. — Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич — золотое дно, — сказал Раницкий. — Конюшня хороша! — крикнул Зенд. — Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра поглядим. Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись. — Так вот какие тут порядки? — воскликнул обрадованный Кмициц. — И погребок отменный, — пропищал Рекуц. — И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю. — Вот и слава богу! Давайте садиться за стол! — За стол! За стол! Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил. — За здоровье подкомория Биллевича! — Дурак! — оборвал его Кмициц. — Что это ты? За здоровье покойника пьешь? — Дурак! — подхватили остальные. — За здоровье хозяина! — Ваше здоровье! — Дай бог в этом доме нам во всем удачи! Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими. — Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! — заметил Кмициц. — Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, — подхватил Кокосинский. — Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить! — Не то что мы! — вздохнул Раницкий. — Выпьем в утешение! — сказал Рекуц. — Нет, не в утешение! — возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, — а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой. — Правильно говорит! — раздалось несколько голосов. — Не такой дурак Кульвец, как кажется. — Тяжела наша доля! — пищал Рекуц. — Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь. — Полноте! — говорил Кмициц. — Что мое, то ваше! При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица. — На тебя только надежда, Ендрусь! — кричал Кокосинский. — Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони! — Полноте! — повторял Кмициц. — Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! — жалобно кричал Углик. |