Онлайн книга «Пан Володыевский»
|
— От этого брака, как видишь, сударь, и родилась Бася… — Вижу еще и то, что сейчас она целится из Кетлинговой пищали. Дрогоёвская и маленький рыцарь были увлечены беседой, а Баська тем временем утехи ради целилась из пищали в окно. При виде этого зрелища пани Маковецкая всколыхнулась и затараторила тоненьким голосом: — Ох, пан Заглоба, сколько у меня хлопот с этой девицей, ты и представить себе не можешь! Чистый гайдамак! — Если бы все гайдамаки были такими, я бы давно с ними в степи ушел. — Ружья, лошади да война у нее на уме! Как-то вырвалась из дому на утиную охоту, с дробовиком. Забралась в камыши, тут, глядь, камыши расступились, и что же? Татарин высунул башку, он камышами в деревню крался. Другая бы напугалась, а наша, отчаянная, возьми да и пальни из дробовика. Татарин — хлоп в воду! И представь себе, сударь, на месте его уложила… И чем — зарядом дроби… Тут пани Маковецкая снова затряслась всем телом, хохоча над злополучным татарином, а потом добавила: — И то сказать, спасла нас всех, целый отряд шел, а она вернулась, подняла шум, и мы с челядью успели в лесу укрыться. У нас так всегда! Лицо Заглобы расплылось от восхищения, он даже прищурил глаз, потом сорвался с места, подскочил к барышне и, не успела она опомниться, чмокнул ее в лоб. — От старого солдат за татарина в камышах! — сказал он. Барышня тряхнула светлыми вихрами. — Всыпала я ему! Верно? — воскликнула она таким нежным, почти детским голоском, что казалось странным слышать из ее уст столь воинственные речи. — Ах, гайдучок ты мой бесценный! — расчувствовался Заглоба. — Подумаешь, один татарин! У вас, поди, тысяча на счету — и шведы, и немцы, и венгры Ракоци. Куда мне до вас! Других таких рыцарей во всей Речи Посполитой нет. Это я доподлинно знаю. Ого! — А мы, коли есть охота, и тебя научим сабелькой махать. Я-то отяжелел малость, но Михал хоть куда. Услышав такое предложение, Бася подпрыгнула от восторга, поцеловала пана Заглобу в плечо, а маленькому рыцарю сделала реверанс и сказала: — Благодарю за обещание! Немного я уже умею! Но Володыёвский, занятый беседой с Кшисей, ответил весьма рассеянно: — К вашим услугам, сударыня! Заглоба, расплываясь в улыбке, снова подсел к супруге латычёвского стольника: — Пани благодетельница, я отлично знаю, что турецкие сладости отменные, не один год мне в Стамбуле просидеть пришлось, но знаю не хуже, что и охотников на них тьма. Как же случилось, что на таких отменных девок до сих пор охотников не нашлось? — Помилуй! Таких, что им руку и сердце предлагали, хватало. А Баську мы в шутку трижды вдовой называем, потому что к ней сразу три достойных кавалера [21] сваталось: пан Свирский, пан Кондрацкий и пан Чвилиховский, все шляхтичи из наших мест, с поместьями, коли хочешь, я и сейчас могу всю их родню по пальцам перечесть. Сказавши это, пани Маковецкая растопырила пальцы левой руки и выставила указательный палец правой, но Заглоба быстренько перебил ее: — Ну и что же с ними сталось? — Все трое на войне головы сложили, потому-то мы Баську и называем трижды вдовой! — Гм! Ну и как же она перенесла такой удар? — Видишь ли, сударь, для нас это дело привычное, в наших краях редко кто, до преклонных лет дожив, своей смертью умирает. Даже и присловье у нас есть — шляхтич умирает в полет. Как Баська удар перенесла? Поплакала, бедняжечка, малость, отсиделась на конюшне, она, чуть случится что, тотчас на конюшню бежит! Пошла я туда за нею и спрашиваю: «Кого оплакиваешь, Бася?» А она в ответ: «Всю троицу сразу!» Отсюда я заключение сделала, что ни один ей не приглянулся… Потому, должно быть, что голова у нее чем-то другим занята, не снизошла еще на нее божья воля… Может, на Кшисю, а на Баську, пожалуй, нет!.. — Снизойдет! — сказал Заглоба. — Снизойдет, почтеннейшая. Уж кто-кто, а мы с вами это понимаем… — Таково уж наше предназначенье! — Вот-вот! В этом вся соль! — отозвался Заглоба. — Вы мои мысли читаете. Разговор был прерван появлением молодых людей. Маленький рыцарь чувствовал себя в обществе панны Кшиси несколько смелее, а она, должно быть из сострадания, врачевала его печаль, словно лекарь больного. И может быть, именно поэтому оказывала ему чуть больше сердечности, чем позволяло недавнее знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а барышня — родственницей ее мужа, и потому такая вольность никого не удивляла. Баська оставалась в тени, и никто, кроме пана Заглобы, не замечал ее присутствия. Но Бася и не нуждалась ни в ком. Весь вечер она с удивлением глядела на рыцарей точь-в-точь как на великолепное оружие Кетлинга, украшавшее все стены. Потом ее одолела зевота, да и глаза слипались. — Ка-ак залягу, — сказала она, — двое суток просплю… не меньше… После таких слов все сразу разошлись, женщины были измучены дорогой и ждали той минуты, когда наконец постелят постели. Пан Заглоба, оставшись с глазу на глаз с Володыёвским, сначала многозначительно подмигнул ему, а потом слегка оттузил на радостях. — Михал! А Михал! Ну что? В монахи пойдешь али передумал? Девки, как репки. Дрогоёвская — ягодка-малинка. А гайдучок наш румяный, ух! Что скажешь, а, Михал? — Да полно, — отвечал маленький рыцарь. — По мне, так лучше гайдучка не найти. Скажу тебе, когда я за ужином к ней подсел, жар от нее шел, как от печурки. — Егоза она, Дрогоёвская степенней будет. — Панна Кшися — сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та… Твердый орешек. Были бы у меня зубы… Я хотел сказать, была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре. Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее как живую — тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой… Маленький рыцарь спрятал лицо в ладони, его охватила печаль нежданная и оттого такая горькая. Заглоба умолк, поглядел с тревогой и наконец сказал: — Михал, что с тобой? Скажи бога ради! — Столько их, молодых, красивых, на белом свете, — отвечал Володыёвский, — живут, дышат, и только моей овечки нет среди них, одну ее никогда я больше не увижу!.. Тут горло у него перехватило, он опустил голову на край стола и, стиснув зубы, тихо прошептал: — Боже! Боже! Боже!.. |