Онлайн книга «Пан Володыевский»
|
«А осмелюсь ли сам я относиться к нему, как к подростку? — размышлял старый шляхтич. — Шельма, поручик, ей-богу, он мне по душе!» В довершение всего старик сознавал, что отцовское чувство все более овладевает им и что он уже питает слабость к своему богатырю сыну. Эва тем временем щебетала как птаха, забрасывая брата вопросами: когда он воротится, не поселится ли здесь, не намерен ли жениться? Она, правда, в точности не знает и вовсе не уверена, но, ей-богу, слышала, будто солдаты очень даже влюбчивый народ. Ага, помнится, ей пани Володыёвская говорила. До чего же добрая и пригожая эта пани Володыёвская! Обходительней и лучше во всей Польше днем с огнем не сыщешь! Разве что одна Зося Боская может с нею сравняться. — А кто такая Зося Боская? — спросил Адам. — Да та, что здесь с матерью живет, а отца ее ордынцы пленили. Вот увидишь ее, сразу влюбишься! — Давайте сюда Зосю Боскую! — вскричал молодой офицер. Отец с Эвой принялись смеяться над его горячностью, а сын сказал; — Ну как же! Любовь, как и смерть, никого не минует. Я еще безусым был, а пани Володыёвская девушкой, когда я по уши в нее влюбился. Господи боже мой, ну и любил же я Баську! И что ж? Как-то стал я говорить ей об этом, и тут словно бы кто меня в бок толканул: «На чужой каравай рта не разевай!» Догадался я, что она тогда уже Володыёвского любила и — что там говорить — стократ прав была! — Это почему же? — спросил старик Нововейский. — Почему? Да потому, что скажу не хвалясь — я на саблях никому спуска не дам, но он в два счета бы со мною разделался. А при том наездник incomparabilis «Несравненный (лат.).», перед ним сам Рущиц шапку снимает. Да что там Рущиц! Даже татары уважают его. Нет лучшего солдата в Речи Посполитой! — А как они с женою любят друг друга! Ух ты! Даже глазам больно! — вставила Эвка. — А у тебя уж слюнки текут! Ха! Слюнки текут оттого, что и тебе приспело! — вскричал Адам. И, подбоченившись, затряс головой словно конь и стал над сестрою подтрунивать. Она же возразила скромно: — У меня ничего такого и в мыслях нету. — А тут, между прочим, и офицеров, и приятного общества не занимать стать! — Да вот не знаю, говорил ли тебе отец, что Азья здесь. — Азья Меллехович, татарин? Знаю его, хороший солдат! — Но того, верно, не знаешь, — сказал старик Нововейский, — что он не Меллехович вовсе, а наш Азья, что с тобою вместе рос. — Боже! Что я слышу! Глядите-ка! У меня мелькнула было такая мысль, но сказали, что Меллехович он, ну, думаю, не тот, значит, а что Азья, так это имя у них частое. Я столько лет не видел его, не диво, что не узнал. Наш-то весьма неказист был собою да приземист, а этот молодец хоть куда! — Наш он, наш! — сказал старик Нововейский. — А вернее, не наш уже — знаешь, чьим сыном он оказался? — Откудова же мне знать? — Могучего Тугай-бея! Адам что есть силы хлопнул себя по коленкам. — Ушам своим не верю! Великого Тугай-бея? Выходит, он князь и ханам родня? Да в Крыму нет крови благороднее! — Вражья то кровь! — В отце вражья была, а сын нам служит! Я сам его раз двадцать в деле видал! А! Теперь понятно, откуда в нем эта дьявольская отвага! Пан Собеский перед всем войском отличил его и в сотники произвел. От души буду ему рад. Справный солдат! Сердечно буду ему рад! — Все же не пристало тебе быть с ним запанибрата. — Отчего же? Что он, слуга мне иль нам? Я солдат, и он солдат. Я офицер, и он офицер. Был бы он еще пехотинец жалкий, что хворостиной на войне орудует, тогда бы дело другого рода; но он благородных кровей, коли сын Тугай-бея. Князь, и баста, а уж о шляхетском звании для него сам гетман постарается. Чего же мне нос-то перед ним задирать, коли я с Кулак-мурзой побратим, с Бакчи-агой побратим, с Сукиманом побратим, а все они не погнушались бы овец у Тугай-беевича пасти! Эвке опять захотелось расцеловать брата; усевшись подле него, она красивой своей рукой стала приглаживать его непослушные вихры. Приход Володыёвского прервал эти нежности. Молодой Нововейский вскочил, чтобы приветствовать старшего офицера, и тотчас стал оправдываться, отчего сразу не доложил о своем прибытии коменданту: оттого, мол, что не по службе сюда прибыл, а приватным образом. Володыёвский ласково обнял его и сказал: — Да кто же, друг мой, посмеет упрекнуть тебя, что после столь долгой разлуки ты сперва родителю бухнулся в ноги. Кабы речь шла о службе, дело другое, но Рущиц, как видно, ничего тебе не поручил? — Только поклон передать. Пан Рущиц к самому Ягорлыку подался, ему дали знать, будто там много конских следов на снегу обнаружено. Послание вашей милости мой комендант получил и тотчас же в орду переправил к своим родным и побратимам, чтобы искали там и выспрашивали, сам он, однако, не стал вам отписывать, рука, говорит, у меня на это негодящая, в искусстве том я не искушен. — Не любит он писать, знаю! Для него сабля главное! Маленький рыцарь пошевелил усиками и не без самодовольства сказал: — А вы-то за Азба-беем месяца два безуспешно гонялись. — Зато вы, ваша милость, проглотили его, как щука голавля, — воскликнул Нововейский. — Ну и ну! Не иначе бог его разума лешил, когда он, от пана Рущица ускользнувши, к вам стопы направил. Ну и попался, ха-ха! Маленький рыцарь был приятно польщен этими словами и, желая польстить в ответ, обратился к Нововейскому-сгаршему: — Мне господь пока что не дал сына, но, когда бы послал, я хотел бы, чтобы он на этого кавалера был похож! — И что в нем особенного! Ничего! — возразил старый шляхтич. — Nequam «Беспутный (лат.).», и все тут. Экая, тоже мне, диковина… А сам даже засопел от удовольствия. Маленький рыцарь погладил Эву по щеке. — Я, барышня, — сказал он, — далеко уже не юнец, а вот Баська моя почти что тебе ровесница, и я стараюсь, чтобы у нее порой бывали приятные развлечения, подобающие молодому возрасту… Правда, все ее тут боготворят, надеюсь, и ты, барышня, признаешь, ведь есть за что? — Боже милостивый? — вскричала Эвка. — Да другой такой на свете нету! Я сейчас о том говорила! Маленький рыцарь несказанно обрадовался, лицо его просияло. — Да? Так и сказала? — Так и сказала! — подхватили разом отец и сын. — Ну так приоденься-ка, барышня, понаряднее, я, видишь ли, втайне от Баськи капеллу нынче пригласил из Каменца. Музыкантам велел инструменты запрятать в солому, а ей сказал, будто цыгане приехали коней продавать. Нынче вечером такие танцы закатим! А она охотница до них, хотя и строит из себя степенную матрону. |