Онлайн книга «Как велит Бог»
|
— Если еще раз так сделаешь, я тебя прибью! Учти, я не шучу. При этих словах она, словно козленок, Бэмби или кто там еще, начала дергаться, кричать, извиваться, шипеть: — Так! Так! Убей меня! Убей! Убей меня и своего сына, жалкий... — и уже собиралась договорить, когда здоровый инстинкт самосохранения заставил ее замолчать. Он убрал руку, и она, тяжело дыша, распрямилась, схватила сумочку и вылетела из машины. Винченцо Бальди опустил стекло: "Вернись в машину. Куда тебя понесло?" Опять вопрос. Рита не ответила. Она прошла между выстроившихся в ряд машин, обогнула полосатые конусы разделительной линии и, подойдя к краю моста, перегнулась через ограждение. Она знала, что не бросится вниз. Хотя, представив это, почувствовала себя лучше. "Малыш, если бы я бросилась вниз, я избавила бы тебя от дерьмового отца... Но не волнуйся, рано или поздно я от него уйду", — сказала она сыну, которого носила в чреве. Рита закрыла и снова открыла глаза. От реки, готовой, казалось, взорвать бетонные преграды, поднимался приятный запах воды и влажной земли. Взгляд упал на мертвые остовы деревьев, застрявшие между опорами моста. Ветки все в разноцветных пакетах, словно на новогодней елке у оборванца. Рядом отдыхает пара уток. Самец с зеленой переливчатой макушкой и самка в бурой ливрее. Уж конечно, эта парочка пернатых ладит между собой. Такие спокойные, уселись бочком к бочку чистить перышки на большом пакете... — Что это? — вырвалось у нее. Рита Бальди прищурилась, заслонившись ладонью от бликов. Что-то непонятное. Казалось... Она достала из сумки очки в тонкой оправе от "Дольче и Габбана" и нацепила их на нос. Ладони инстинктивно потянулись туда, где росло ее дитя, и она завопила. 215. Человек-падаль гнил заживо. Ни разу в жизни он еще не чувствовал себя так скверно. Даже после удара током. Тогда через него прошел огонь, а потом опустилась тьма. Сейчас было иначе. Сейчас он медленно загнивал. Он лежал на кровати и продолжал массировать свой твердый и упругий, как барабан, живот. Он чувствовал их. Личинки мух шевелились, питались его плотью и прогрызали кишки. Боль исходила оттуда и распространялась по всему телу до кончиков волос и до ногтей на ногах. "Наверное, надо поехать в больницу" Но его замучают вопросами, захотят узнать, что с ним такое произошло, и потом заставят остаться в больнице. Он знал, что это за люди. Люди, которые хотят знать. Которые задают вопросы. А потом его положат рядом с Рино. И Рино откроет глаза, выпрямится и закричит, показывая на него пальцем: "Это он! Это он! Это он убил девочку". "И угодишь в тюрьму, где по ночам тебя берут и..." При мысли о тюрьме режущая боль пронзила плечо, выбив тысячи искр из шеи и из головы. Он почувствовал, как боль брызжет из его пораженного тела, проходит сквозь пропитанный потом матрас, проникает в ножки кровати, растекается по полу и по стенам, через кирпичи, фундаменты, по трубам в темную землю, оттуда по корням деревьев, и те начинают сохнуть, терять листву и скрючиваются в тишине. Человек-падаль положил на живот крест, который дал ему посланец Бога Рики, и ему показалось, будто немного полегчало. Он встал, доковылял до туалета и посмотрел на себя в зеркало. Сквозь кожу на лице проглядывал оскал смерти. Он накинул на голову капюшон банного халата, и его костлявое лицо скрылось в полумраке. Лишь плыли в пустоте его горящие, в красной сетке сосудов, глаза и желтоватые зубы. Это было лицо смерти. И когда она оставит его бездыханное тело, то улыбнется точно так же, как он сейчас. В раннем детстве он переболел менингитом, температура у него тогда поднималась за сорок. "Ты чудом выжил. Благодари Господа", — говорили ему монахини. Такая высокая температура, что его опустили в фонтан напротив приюта. Он помнил, что в фонтане плавали угри, вода закипела, угри сварились и побелели. "Но может, это и неправда" Еще он помнил шипучий аспирин. Вот это была правда. Он так и видел его перед собой. Огромный белый диск, он плавал в стакане и таял, превращаясь в пузырьки, брызги и шипение. Ему нужна была таблетка шипучего аспирина. Он бы отдал все, что имел, за то, чтобы почувствовать на сухом языке его солоноватый привкус. Человек-падаль сходил на кухню. На буфете стояла набитая мелкой монетой банка от варенья. Деньги на аспирин имелись. Загвоздка была в том, чтобы выйти из дому. При одной мысли оказаться на людях ему стало казаться, что он задыхается, что тысяча рук уцепилась в него и тянет в морскую пучину. "Если не примешь аспирин, умрешь" Сперва он не узнал голос. А потом улыбнулся. Кристиано. Это был голос Кристиано. Сколько времени он не вспоминал о мальчугане? Как он мог позабыть про него? Это был его лучший друг, его единственный настоящий друг. Боль, гораздо сильнее той, что терзала его тело, сжала сердце, и что-то твердое и колющее застряло у него в горле. Всего одна ночь, и все переменилось. "Что ты наделал? Что ты натворил?" "Это не я. Это Бог. Я не хотел, правда. Клянусь вам, я не хотел. Бог заставил меня делать эти вещи. Я ни при чем" "Все переменилось", — произнес он и почувствовал, как глаза наполнились слезами. Походы с Кристиано в торговый центр, их прогулки вдоль реки, вечера с Рино и Данило, когда они, сидя перед теликом, ели любимую пиццу. Ничего этого больше не будет. Он больше не Четыресыра. Теперь он Человек-падаль. Постанывая, он надел штаны, свитер с высоким горлом, куртку, замотался шарфом и нахлобучил на голову шапку с помпоном. "Иди прямиком в аптеку, купишь аспирин — и мигом домой. Если сделаешь так, ничего с тобой не случится". Он достал из плошки пригоршню монет, перекрестился, подошел к выходу и распахнул врата ада. 216. "С чего бы такая пробка? Не понимаю", — ворчал Беппе Трекка, сидя за рулем своей "пумы". Кристиано, сидевший рядом скрестив руки, в надвинутом на лоб капюшоне толстовки, едва слышал социального работника. Полусонным взглядом он скользил по ангарам, торговым центрам и тянущимся вдоль дороги бесконечным оградам. Они продвигались на пять метров и опять вставали. Та еще пытка. На шоссе за полчаса они проехали самое большее полкилометра. |