Книга Ябеда, страница 37 – Сэм Хайес

— Что все это значит? — Он тычет в остатки моего ужина, кивает на пылающий огонь. — И у кого тоже нет дома?

Краска заливает мне все лицо, а не только ту щеку, что ближе к огню.

— Я думала, ты в пивной, — увиливаю я от ответа.

— Предпочитаешь одиночество?

— Как хочешь, — пожимаю я плечами, мысленно умоляя: «Нет, пожалуйста, останься!» — и засовываю фотографию под себя.

— Симпатичный ребенок. Семейное фото? — спрашивает Эдам.

— Нет, подруга прислала. А тебе часто пишут из банановой страны?

Эдам фыркает:

— К сожалению, нет. В Австралии у меня никаких родственников не осталось. И вообще — нигде никого, если не считать бывшей жены, да и та, знай она мой адрес, скорей всего, послала бы мне гнилых бананов.

Мой черед смеяться.

— Можешь не объяснять. Она предпочитала бананы с мороженым, а ты их намазывал на хлеб с джемом.

— Вроде того. — Эдам постукивает по бутылке: — Не возражаешь, если я присоединюсь? — Минуту спустя он возвращается из кухни еще с одной бутылкой и стаканом.

Я стараюсь убедить себя, что все это совершенно безобидно, что я никого не предаю и ничем не рискую. Он всего-навсего коллега, даже не местный, так что риск минимален.

— Значит, нигде никаких родственников? — уточняю я. Если уж нам суждено провести этот вечер вдвоем, я желаю говорить исключительно о нем. — И кстати, ты еще не объяснил, почему вернулся из пивной.

— Нигде и никаких. Потому что у меня из-за тебя душа была не на месте. Удовлетворена? — Невинно распахнув хулиганистые глаза, Эдам разливает по стаканам вино и пододвигается ближе к огню, ко мне. — Холодновато сегодня.

— Совсем не обязательно беспокоиться обо мне, — говорю я и злюсь на себя за то, что мне это приятно. — Со мной все в порядке, просто последние недели выдались хлопотные.

Эдам устраивается поудобнее, сухощавое тело тянется к теплу, как растение к свету.

— За стенами Роклифф-Холла я официально считаюсь бездомным. — Он ворошит дрова в камине железной кочергой, и головешки рассыпаются углями, подбрасывает еще деревяшек, кверху взвивается столб искр.

— Ну и как ты себя ощущаешь? — Я снова накидываю кофту и натягиваю ее на колени.

— Свободным, — отвечает он. — Впервые в жизни я чувствую себя свободным.

— А когда был женат, ты чувствовал себя в ловушке?

Эдам колеблется: сказать, не сказать?

— Клаудия — красивая женщина, мечта любого мужчины. Но когда мы познакомились, нам было всего по девятнадцать, она только начала свою модельную карьеру, а я только приехал в Австралию. — Он качает головой, улыбаясь воспоминаниям. — Потом ее понесло по миру — Лондон, Нью-Йорк, Париж. Она стала довольно знаменитой, и через несколько лет, когда она вернулась в Австралию, денег у нее было больше, чем здравого смысла. Я к тому времени жил и работал в Сиднее, она меня разыскала, и пошло-поехало! Через полгода мы уже были женаты. — Эдам умолкает, втягивает носом хмельной запах вина. — Наши отношения, если честно, были основаны исключительно на похоти, а копни глубже, и стало бы ясно, что мы совершенно не подходим друг другу. — Судя по тому, что акцент становится заметнее, Эдам пытается скрыть смущение.

— Почему? — Я сцепляю пальцы в замок.

— Учитель истории в бесплатной школе и модель с мировым именем. Догадайся сама. — Он усмехается и засучивает рукава полосатой рубахи. — Думаю, ее забавляло таскать с собой на приемы учителя.

— Значит, между вами была пропасть. — Надеюсь, ответ правильный. — А теперь еще и океан.

— Клаудия вечно пропадала на всяких светских тусовках, вечно была озабочена собственной внешностью. Из студии бежала в ночной клуб, потом в оздоровительный центр, оттуда — опять в студию. Дошло до того, что мы с ней практически перестали видеться. — Эдам ждет от меня каких-то слов, но я помалкиваю, надеясь на продолжение. — Я любил ее, она любила меня, но стоило мне заикнуться о детях, как ее бросало в дрожь. — Он хмыкает. — А уж о доме, машине, собаке, об отпуске с палаткой где-нибудь в глубинке и думать было нечего. Клаудия не могла представить себе отдых вне стен пентхауса. В итоге я сам ушел от нее, так сказать, по доброте душевной. Никто не должен менять себя в угоду другому.

— Иногда это необходимо, — слышу я свой голос. — А ты, значит, мечтаешь о счастливой семье и обо всем, что к ней полагается? — Я грызу ноготь, не сводя глаз с Эдама.

Он пожимает плечами:

— Если хочешь — да. Разве не все мы, по большому счету, стремимся к этому?

— Все, кроме Клаудии? — Я смеюсь, чтобы скрыть грусть.

— А ты?

— Может быть, когда-нибудь, — поспешно отвечаю я. — Хотя мне стоит поторопиться, верно? — Ничего мне не удается скрыть своими шутками. — А скажи, преподавание в Англии сильно отличается от австралийского?

— Там больше говорят о проблемах аборигенов, здесь приходится нажимать на пуритан и роялистов, но я справляюсь. Учился я в Австралии, но изучал и европейскую историю. А ты была замужем?

Похоже, Эдам такой же мастер менять тему разговора, как и я.

— По-моему, все дело в том, как учить, а не чему учить. В конце концов, прочитать пару книжек любой может…

— Не уверен. — Эдам встает и облокачивается на каминную полку из толстой дубовой доски, греется.

— Я имела в виду в хорошем смысле. Ведь как учить бывает важнее, нежели чему.

Эдам оборачивается.

— Девочкам нравятся мои уроки.

— Немножко чересчур, похоже, — усмехаюсь я.

Эдам прячет лицо в руках.

— Не напоминай! Спасибо тебе, еще раз спасибо за то, что ты сделала. Сказать, что я тебе признателен, — ничего не сказать.

— Ну хватит уже благодарить, ей-богу. Забыли. Расскажи лучше о своем интернате. Он похож на Роклифф-Холл? — Как ни странно, когда я расспрашиваю Эдама о том мире, что за пределами моей запечатанной раковины, на душе становится легче.

— Ничего общего, небо и земля! Отвратное заведение в наигадостнейшей части Бирмингема. — Эдам снова усаживается. У него мужественное лицо, кудлатая шевелюра, обаятельная улыбка, и держится он мило, по-доброму.

— Признаться, я всегда думала, что интернаты для избранных и стоят бешеных денег. Если он был так уж плох, твои родители должны были пожаловаться.

— Фрэнки, это был не интернат. Это был детский дом. Меня отдали туда сразу после рождения, а потом то забирали, то снова возвращали. Родители были практически нищими. — На лице никаких эмоций. Эдам словно нацепил маску, только она норовит соскользнуть. — Какое-то время я жил с родителями, но по большей части — в детском доме. И совсем недолго в приемной семье.

— А где они сейчас, твои родители?