Книга Мой мальчик, страница 52 – Ник Хорнби

— За что?

На мгновение Маркус был разочарован, но, вообще-то, он не дал Уиллу никакого контекста. Она могла приняться за любое, что при ближайшем рассмотрении выглядит странным: предсказуемой его маму назвать было явно нельзя. Может, она опять начала нудить насчет того, что Маркус ходит к Уиллу домой, или пристала к нему, чтобы он опять занялся музыкой, или завела ухажера, и тот резко не понравился Маркусу (Маркус рассказал Уиллу о нескольких необычных мужчинах, с которыми мама встречалась после того, как рассталась с папой). Почему-то было даже интересно размышлять обо всем, что могло скрываться за фразой "она опять принялась за старое". Ему казалось, что таким образом мама представляется интересной и сложной личностью, каковой она, безусловно, и была.

— Она опять плачет.

— А-а… — Они сидели у Уилла на кухне и жарили на гриле лепешки; по четвергам это стало традицией. — Ты за нее волнуешься?

— Конечно. Она опять такая же, как тогда. Даже хуже.

Это было неправдой. Ничего не могло быть хуже, чем тогда, потому что в тот раз это длилось целую вечность и закончилось "Днем дохлой утки"; но он сгустил краски, чтобы Уилл точно понял, как все серьезно.

— И что ты собираешься делать?

Маркус и не подумал о том, что ему придется что-то делать — во-первых, потому, что в прошлый раз он ничего не делал (но тогда все закончилось не очень здорово, так что, может быть, предыдущий опыт не стоит брать за образец), а во-вторых, он рассчитывал, что Уилл возьмет это на себя. Вот чего он хотел. Вот для чего и нужны друзья, думал он. "Что я собираюсь делать. Что ты собираешься делать?"

— Что я собираюсь делать?

Уилл засмеялся, но потом вспомнил, что предмет их разговора, кажется, совсем не смешной.

— Маркус, я ничего не могу поделать.

— Ты можешь поговорить с ней.

— С чего ей меня слушать? Кто я такой? Никто.

— Ты не никто. Ты…

— То, что ты заходишь ко мне на чашку чая после школы, не означает, что я смогу отговорить твою маму от… не означает, что я смогу ее приободрить. Я даже уверен, что не смогу.

— А я думал, мы друзья.

— О, черт. Прости, пожалуйста. — Пытаясь снять лепешку, Уилл обжегся. — Ты так думаешь? Друзья? — Казалось, он находит смешным и это; в любом случае, он улыбался.

— Да. А кто мы, по-твоему?

— Ну, определение "друзья" меня устраивает.

— Почему ты улыбаешься?

— Но это как-то смешно, разве нет? Ты и я?

— Наверно. — Маркус немного подумал об этом. — А почему?

— Потому что я намного выше тебя.

— А, понятно.

— Шутка.

— Ха-ха.

Уилл разрешил Маркусу намазать лепешки маслом, потому что ему так нравилось это делать. Это гораздо лучше, чем намазывать маслом тост, потому что, если масло слишком холодное и твердое, ты неизбежно сдерешь коричневую корочку, ради которой и делают тосты, а он это ненавидел. С лепешками проблем не было: кладешь сверху кусочек масла, ждешь пару секунд, а потом просто размазываешь его, пока оно не начнет исчезать в дырочках. Это одна из немногих вещей в жизни, которые удаются всегда.

— Сверху что-нибудь положишь?

— Ага. — Он взял мед, засунул в банку нож и начал его крутить.

— Слушай, — сказал Уилл. — Это верно. Мы друзья. Поэтому-то я и не могу никак помочь тебе с мамой.

— И почему это?

— Я сказал, что пошутил о том, что намного выше тебя, но, может, это и не шутка. Может, с этой позиции и надо смотреть. Я твой приятель, который на голову выше тебя, вот и все.

— Извини, — сказал Маркус, — но я тебя не понимаю.

— Я в школе дружил с парнем, который был где-то на голову выше меня. Просто огромный. Во втором классе старшей школы он уже был метр восемьдесят пять.

— У нас нет вторых классов.

— Ну, как он там у вас называется. В восьмом классе.

— Ну и что?

— Я бы никогда не попросил его о помощи, если бы моя мама была в депрессии. С ним мы разговаривали о футболе, шпионских фильмах, и все. Представляешь, обсуждаем мы, например, ну, не знаю, должен ли Питер Осгуд [64] играть за сборную Англии, а тут я и говорю: "Слушай, Фил, может, ты поговоришь с моей мамой, а то она все время плачет". Он бы подумал, что я рехнулся. Ему же было всего двенадцать лет. Что бы он сказал моей маме? "Здраствуйте, миссис Лайтман, может быть, вам следует принимать успокоительное?"

— Я не знаю, кто такой Питер Осгуд. Я не разбираюсь в футболе.

— Маркус, не будь таким тупым! Я говорю, что — да, я твой друг. Не дядя, не папа и не старший брат. Я могу тебе рассказать, кто такой Курт Кобэйн, и посоветовать, какие купить кроссовки, и все. Понятно?

— Да.

— Хорошо.

Но по дороге домой Маркус вспоминал конец разговора, каким тоном Уилл сказал "Понятно?" — так, что стало ясно, что разговор окончен, — и задумался, говорят ли так обычные друзья. Наверное, не говорят. Он слышал, что так говорят учителя и родители, но не друзья, не важно, какого они роста.

Вообще-то, Маркуса не удивила реакция Уилла. Если бы его попросили назвать своего лучшего друга, он бы назвал Элли — не только потому, что любит ее и хочет с ней встречаться, но и потому, что она к нему хорошо относится и всегда относилась, не считая их первой встречи, когда она назвала его маленьким вонючим сопливым засранцем. Тогда она повела себя с ним не очень приветливо. Было бы несправедливо сказать, что Уилл никогда не относился к нему хорошо, ведь были и кроссовки, и лепешки, и видеоигры, и все остальное, но надо заметить, что подчас Уилл не слишком был рад его видеть, особенно когда он захаживал к нему дней по пять-шесть подряд. А Элли всегда обнимала его и суетилась вокруг него, а это, думал Маркус, что-то да значит.

Но сегодня она была не особенно рада его видеть. Она была грустной и отчужденной, а когда он пришел к ней в класс в обеденный перерыв, ничего ему не сказала и, уж конечно, ничего не сделала. Зои сидела рядом, смотрела на нее и держала за руку.

— Что случилось?

— Ты что, не слышал? — спросила Зои.

Маркус ненавидел, когда люди так говорили, потому что он вечно ни о чем не слышал.

— Видимо, не слышал.

— Курт Кобэйн.

— А что с ним?

— Он пытался покончить с собой. Передозировка.

— С ним все в порядке?

— Наверное. Ему промыли желудок.

— Хорошо.

— Ничего хорошего, — сказала Элли.