Онлайн книга «Голубая кровь»
|
Убить его! Убить! /Однажды появятся те, кто попытаются докричаться до человеческих душ… — Смертники. — Избранники. — Нет, смертники…/ Толпа взбесилась. Особенно страшно было людям оттого, что дождь цветов и невероятно ярких солнечных лучей, истекающих медовым золотом, продолжал идти. А этого не могло быть. Не должно было быть… Откуда у толпы берутся камни? / — Вы боитесь того, чего не хотите или не умеете любить! / Они не хотели и не умели любить дожди из цветов и солнца, невооруженных людей, над которыми вились бабочки и поющие птицы, — это было непонятно и уже потому опасно. Да и требовал он невыполнимого. А еще — он не порывался бежать, и толпу это обозлило. Он не боялся разъяренных людей. Он что, хотел сказать, что он любит их, готовых разорвать его в клочки?! Птицы, проклятые птицы изводили их своими безумными трелями. И кто-то, не выдержав, выпустил стрелу. Она пронзила маленькое яркое тельце, и птаха упала на плиты, трепыхаясь из последних сил. Ее черные глазки-бусинки испуганно и недоуменно глядели на убийцу. Во всяком случае, человеку с луком в руках именно так и показалось, хотя откуда птахе знать, кто ее подстрелил? Да и как он мог разобрать, куда она смотрит с такого-то расстояния? — Вы убиваете тех, кто слабее, тех, кто мудрее, тех, кто лучше. Вы убиваете за не одинаковость, за красоту, за силу, за слабость… За что вы не убивает люди? Камень попал ему в живот, и старик согнулся Тут же второй булыжник угодил в голову. Он выпрямился, пошатываясь. Кровь стекала на светлые одежды и бороду, но он не обращал на это внимания. — Вы убиваете за слова и за молчание, за инакомыслие и за отсутствие мысли. Вы уничтожаете все, что вам не покоряется, и охотно истребляете покорившихся. Вы приносите своим богам кровавые жертвы! Люди — а есть ли смысл в вашей жизни? Имеете ли вы право по-прежнему владеть Рамором? Может, чудовища, которых вы так ненавидите, потому что боитесь полюбить, — достойнее вас?! Толпа взвыла. Птицы, цветы, солнце. Бабочки. — Сжечь его! — крикнул истеричный женский голос, и нестройный хор подхватил: — Сжечь! Сжечь! Никто даже не задумался, почему именно костер… Они соорудили его необычайно быстро — этот первый в истории Газарры костер, на котором должны были сжечь живого человека. Быстро очистили невысокое фруктовое дерево от ветвей и к истекающему сладкой древесной кровью стволу прикрутили цепями старика. Наносили поленьев, вязанок соломы. Кто-то ткнул в эту гору факелом, и она вспыхнула. Птицы метались над горящим деревом, и те ветви и листья, до которых не дотянулись люди, упорно не желали чернеть. Они были зелеными. И цветы падали и падали из безбрежной синевы неба. — Опомнитее-есь! — кричал старик, но его крик постепенно переходил в истошный вопль. Они стояли вокруг костра: горбоносый, воин в плаще, каменный исполин, ослепительно красивый юноша с вьющимися огненными кудрями и прозрачный гигант в ледяной короне и плаще из пара. — Ты так цeнил их жизнь, что думал, они ее тоже ценят? — насмешливо спросил горбоносый. — Тебя никогда не смущало, что Рамором правим мы с Суфадонексой, а не ты с Каббадаем? Люди любят смерть… — Я сделал то, что должен был сделать очень давно, — простонал старик. — Каково это — испытывать боль? — спросил воин. — Ты скоро узнаешь, — ответил молодой голос. Слепой юноша добрался наконец до края горизонта и теперь шел на жар костра. — Нет! — крикнул старик. — Не надо! Так еще больнее… — Каково это — потерять силу? — насмешливо спросил Ажданиока. — Ты скоро найдешь ответ на свой вопрос, — безжизненным голосом молвил слепой Данн. — А что ты знаешь без своих жребиев? — расхохотался Ягма. — Они мне больше не нужны, — сказал бог Судьбы. — Убей меня, — попросил Лафемос. — Это слишком больно… Люди на площади как завороженные смотрели на старика, корчащегося в пламени. Он испытывал страшную боль, но не умирал. И огонь не желал поглощать его плоть, и цветы падали, и ветер погонял клочья жирного черного дыма — так людям было очень хорошо видно, что происходит… — Ты сам цеплялся за свое бессмертие, — сказал Ягма, распахнув мерные крылья. — Получай его. Наслаждайся. — Ты любил людей и цветы, — произнес Ажданиока. — Наслаждайся и радуйся. Жрец Суфадонексы вынес на позолоченном шесте священную реликвию — череп чудовища — и под восторженный вой толпы бросил ее в огонь. — Ты хотел воссоединиться с аухканами, — усмехнулся Улькабал. — Что ж, будь по-твоему. — Смерти! — простонал Лафемос. — Это будет долгая смерть, — притворно посочувствовал Ягма. — Тебя может убить только такой же бессмертный, как и ты. А мы не станем поднимать руку на нашего возлюбленного отца. — Я не вижу, — прошептал Данн. — Прости! Я ничего не вижу… — Мальчик мой! — закричал старик… Прискакал ко дворцу встревоженный эстиант и стал требовать, чтобы его немедленно провели либо к царице, либо к таленару Кайнену. Дескать, что-то непонятное творится на площади у храма Ягмы и он обязан доложить своим повелителям. Что там? — спросила Аммаласуна, появлясь на верхней площадке мраморной террасы. — Там старик какой-то подстрекал народ отказаться от войны, но его схватили и стали жечь на костре, — растерянно ответил молодой воин. И было непонятно — он одобряет толпу или осуждает ее. — Только смуты нам не хватало! Подать коней! Таленар Кайнен, прорицатель Каббад и сотня воинов (на всякий случай — кто знает, что происходит в городе) вызвались сопровождать царицу. На площади перед храмом Ягмы горел костер. Раньше тут стояло чудесное фруктовое дерево, однако его больше не было — ободранный израненный ствол служил столбом, к которому был привязан казнимый. Сам он являл собой жуткое зрелище: наполовину обгоревший, в каких-то жалких лохмотьях на почерневшем от огня теле — не разобрать, где клочья кожи, а где прилипла обгоревшая ткань… Ни волос, ни бровей, ни ресниц. Лицо покрыто кровавыми волдырями. Они вспухают, лопаются, жидкость шипит от невыносимого жара, и снова вспухают волдыри… Он не мог оставаться живым в этом аду. Но оставался. Пламя ревело и гудело, обдавая людей смертоносным дыханием. |