Книга Ожерелье для дьявола, страница 104 – Жюльетта Бенцони

— Так, стало быть, Калиостро арестован. А в чем его обвиняют?

— Об этом сказал прокурор. Отвратительная Ла Мотт, которая набивалась ко мне в подруги, заявила, что он соучастник кардинала де Рогана в краже колье. Какая подлость! Эта женщина — самый настоящий дьявол. Бедный граф Александр! Он так добр, так…

— А где же была ты? — прервал ее славословие Жиль. — Там, где прислуга?

— Нет. Моя комната была отделена от спальни графа и графини маленьким темным коридорчиком. Из нее можно выйти лишь через их спальню.

Граф хотел, чтобы я была всегда у него на глазах.

— Точнее, под его постоянным наблюдением.

Кем он был для тебя на самом деле?

— Отцом! — ответила суровым тоном Жюдит. — Он очень опасался за меня.

— Так графиня перед тем, как закрыть дверь на ключ, выпустила тебя?

Девушка покачала головой.

— В его присутствии она всегда вела себя по-дружески по отношению ко мне. Но на самом деле я хорошо знала, что она меня ненавидела. Она просто рада была сыграть со мной злую шутку.

Признаюсь, было из-за чего.

— Стало быть, ты не выходила из комнаты потому, что ты все слышала? А почему ты боялась показаться? Ты же могла сойти за одну из горничных и спокойно удалиться вместе с прислугой.

— Нет. Это было невозможно. Если бы я вышла, то я бы пропала.

Она теснее прижалась к Жилю. Тот почувствовал, что она вся дрожит.

— Ты еще боишься! — прошептал он ей, вновь покрывая ее заплаканное лицо поцелуями. — Ты все еще плачешь! Что я могу сделать для тебя?

— Ничего, ничего, любовь моя! Надо, чтобы ты знал, что из моей комнаты я могла не только слышать, но и видеть всех людей, которые были с графиней. Там был один человек, один отставной полицейский. Я его слишком хорошо знаю. Когда я его увидела, я едва не упала в обморок.

— Кто же это был?

— Это был мой брат!

— Твой…

— Да, это был Морван.

На минуту воцарилось молчание. В душе Жиля поднималась едкая волна ненависти, перед ним предстало грубое лицо младшего из братьев Сен-Мелэн. Стало быть, человек, которого он обещал себе отыскать и отправить в ад к Тюдалю, находился в Париже. Может быть, он уже и сталкивался с ним, но не узнавал.

Чувствуя, что Жюдит по-прежнему дрожит, он погладил ее по голове и заставил себя успокоиться.

— Это же отличная новость! Он служит в полиции, мне легко будет его найти.

— А что ты собираешься делать?

— Просто убить его. Ведь пока он жив, ты не сможешь обрести спокойствие. Я не хочу больше видеть эти глаза испуганной лани. Я люблю тебя, Жюдит. Ты — вся моя жизнь, и я хочу, чтобы я был — твоим. Между нами нет места таким, как этот презренный Морван. Забудь о нем сейчас, подожди немного, тогда забудешь и навсегда. А чем же закончилась эта история? Как тебе удалось выбраться из этой мышеловки?

— Через крышу. Над комнатой графа есть чердак, на который можно взобраться по маленькой внутренней лесенке. Я поднялась по ней, а потом по водосточным трубам, ну совсем, как кошка, но кошка, умирающая от страха, мне удалось перебраться на крышу соседнего дома. К счастью, сейчас лето. Я пробралась через какой-то захламленный и грязный чердак. Там я поранила руку задвижкой двери. Мне удалось найти лестницу, и я наконец выбралась на улицу. Там я бежала, бежала до тех пор, пока не смогла найти фиакр, который довез меня до Версаля. Кучер оставил меня у ворот города, он спешил вернуться в Париж. И я должна была отыскать эту проклятую улицу Ноай. Мне уже казалось, что я ее никогда не найду, я была так измучена, и мне было так страшно. На каждом шагу мне казалось, что вот-вот сейчас я повстречаюсь с Морван ом.

— Ты его больше не увидишь! Я сделаю для этого все, что надо. Но ты заплатила кучеру? У тебя были деньги?

В первый раз в этом доме он увидел в ее больших глазах радостный свет.

— Да! Я богата, представь себе. Ну, скажем, довольно богата. Посмотри!

Она приподняла низ своего платья, расшитую нижнюю юбку. Внутри был вшит большой полотняный карман. Из него она достала толстую пачку банкнот и мешочек с золотом. Она бросила все это на постель.

— Что это?

— А это то, что было в шкатулке Серафины.

Восковая печать — это же не слишком прочно.

Это научит ее, как делать вид, что она обо мне забыла. Я ей оставила ее бриллианты.

— Ну, хорошо, а твой добрый граф Александр?

Это же его деньги.

— Если бы это было так, он бы мне их давно отдал. Золото для него ничто. Он его делает сам.

— Делает сам? — поразился Жиль.

— Ну, конечно. В подвале дома он установил печи, реторты, кучу других каких-то странностей. Я видела однажды, как он это делает. Это было замечательно. Вот я и взяла эти деньги без всяких угрызений совести. Жиль, я слышала от Калиостро, что ты готов все бросить из-за меня: карьеру, короля, Версаль и увезти меня в Америку. Но он мне сказал, что у тебя мало денег для этого. Теперь они у нас есть. Так когда мы уедем?

— Очень скоро! Я надеюсь, что мы можем воспользоваться отъездом Бенджамина Франклина.

Я уже ходил к нему, но он уехал в Брест. Было слишком поздно.

— Благодаря этим деньгам это уже не имеет значения. Мы можем ехать хоть сейчас. Наконец-то мы сможем быть счастливыми.

Вся ее живость возвратилась к ней, она выскользнула из его рук, спрыгнула с кровати и, придерживая платье на груди, закружилась по комнате с легкостью балерины. Затем с необыкновенной грациозностью она опустилась перед Жилем, положила свою рыжую голову ему на колени, длинные волосы волнами стелились по полу.

— Уедем отсюда! Ты похитишь меня, мой прекрасный шевалье, мы уедем и будем любить друг друга на краю света. Я тебе подарю таких же смелых, как ты, сыновей, таких же отвратительных, как я, дочерей. Я тебе подарю столько любви! У меня ее столько для тебя! Возьми меня в жены — и уедем!

Потрясенный, он склонился над ней, его губы припали к шелковистой массе ее волос.

— Жюдит! Любовь моя! — шептал он. — Ты думаешь, о чем говоришь?

Послышался ее смех.

— Конечно же! Я думаю об этом. Может, я довольно глупа, но я знаю, что такое замужество.

Я хочу быть твоей женой!

— Ты забыла, что говорил тебе Калиостро. Он же тебе говорил, что ты не должна уступать любви, что ты редкое существо, и поэтому ты должна оставаться…

Она резко встала, устремив на него сверкающие глаза.

— Девственницей? Я знаю. Только вот больше я этого не хочу. Какая это все глупость, почему я должна быть лишенной тех самых нормальных радостей, которые может познать женщина? Калиостро в тюрьме. Может быть, он оттуда уж никогда не выйдет. Ему я больше не нужна, а я не хочу больше быть ясновидящей. Я хочу быть лишь женщиной, твоей женой! Я люблю тебя, Жиль! Я безумно люблю тебя, ты слышишь, я хочу быть твоей, только твоей, и вся, полностью.