Книга Патологии, страница 44 – Захар Прилепин

Пиво славно улеглось, создав во взаимодействии с водкой и килькой ощущение тепла и нежного задора.

- Монах, ты любишь женщин? - спрашиваю я.

- Егор, тебя заклинило? - спрашивает Скворец.

- Ладно, на себя посмотри, - огрызаюсь я. - Ну, любишь, Монах?

- Я люблю свою жену, - отвечает он.

- Так ты не женат! - я откупориваю, сладко чмокнувшую и пустившую дымок, банку с пивом и подаю ему.

- Егор, я не пью, - улыбается Монах.

Как хорошо он улыбается, морща лоб, как озадаченное дитё. Я и не замечал раньше. И даже кадык куда-то исчезает.

- Какое это имеет значение… - серьёзно говорит Монах, отвечая на мой возглас.

- А какая она, твоя жена? - интересуюсь.

Скворец морщится на заходящее солнце, кажется, не слыша нас.

- Моя жена живет со мной единой плотью и единым разумом.

И тут у меня что-то гадко ёкает внутри.

- А если она до тебя жила с кем-то единой плотью? Тогда как?

- У меня другая жена. Моя жена живет единой плотью только со мной.

- Это тебя Бог этому научил?

- Я не знаю, почему ты раздражаешься… - отвечает Монах. - Девство красит молодую женщину, воздержанность - зрелую.

- А празднословие красит мужчину? - спрашиваю я.

Монах мгновенье молчит, потом я вижу, как у него появляется кадык, ощетинившийся тремя волосками.

- Ты сам меня позвал, - говорит Монах.

Я отворачиваюсь. Монах встаёт и уходит.

- Чего он обиделся? - открывает удивленные, чуть заспанные глаза Саня.

- Пойдём. Пацаны чего-то гоношатся, - говорю я вместо ответа, видя и слыша суету в школе.

- Чего стряслось? - спрашиваю у Шеи, зайдя в «почивальню».

- Трое солдатиков с заводской комендатуры пропали. Взяли грузовик и укатили за водкой. С утра их нет.

- И чего?

- Парни поедут их искать. Поедешь?

- Конечно, поеду, - отвечаю искренне.

Вскидываю руку, сгибая ее в локте - почти рефлекторное движение, благодаря которому камуфляж чуть съезжает с запястья, открывая часы. Половина восьмого вечера. Самое время для поездок.

В «почивальне» вижу одетых Язву, Кизю, Андрюху-Коня, Тельмана, Астахова, хмуро-сосредоточенных.

Плюхаюсь на кровать Скворца.

- Ямщи-ик… не гони… ло-ша-дей! - пою я, глядя на Андрюху-Коня.

Конь, до сей поры поправлявший, по словам Язвы, сбрую - а верней, разгрузку, вдруг целенаправленно идёт ко мне.

- Где выпил? - спрашивает он.

Я смотрю на Андрюху ласковыми глазами.

- Поварёнок налил? - наклонясь ко мне, спрашивает он.

Не дождавшись ответа, Конь выходит из «почивальни».

Спустя пять минут, возвращается - и по вздутым карманам я догадываюсь, что он выцыганил у Плохиша два пузыря.

Андрюха-Конь садится рядом со мной.

- Может, мы до утра будем их искать, - говорит он. - Надо же как-то расслабится.

- Кильку возьми… - говорю я.

- А чего не едем? - спрашиваю я громко у Тельмана.

- Уже едем, - говорит он. - Чёрную метку ждали.

- А его-то куда несёт?

Никто не отвечает.

- Все готовы? Конь? Тельман? Сорок пять? - спрашивает Язва.

Язва придумал Женьке Кизякову новое прозвище: «Кизя - сорок пять» или просто - «сорок пять», - за тот расстрел.

На улице стоят два подогнанных к школе «козелка». Вася Лебедев, чему-то ухмыляясь, смотрит на нас. Лезем к нему в вечно душную машину, Кизя, Астахов, я… Строгий, появляется Андрей Георгиевич, следом шагает раздраженный Куцый.

- Мы другого времени не можем найти, чтобы их искать? - спрашивает он зло. По голосу Куцего слышно, что разговор начался раньше, ещё в здании.

Чёрная метка молчит, но не отстраненно, не презрительно - молчанием давая понять, что согласен с Семёнычем, но повлиять на сложившиеся обстоятельства никак не может и не хочет.

Вася Лебедев смотрит на Семёныча, выдерживает паузу, чтобы не заводить машину пока Куцый не выговорился. Куцый злобно плюет и отворачивается. Вася поворачивает ключ, мотор с ходу начинает урчать.

Куцый подходит к ещё не захлопнутой задней двери, со стороны Астахова, держащего между ног «муху»:

- Дима! Самое важное сразу определить, откуда идет стрельба. Даёшь туда первый выстрел, а там пацаны разберутся.

Дима молча и серьезно кивает своей большой лобастой головой.

Приспосабливаю автомат дулом в форточку. Настроение замечательное. Одна беда - Конь едет во второй машине, сейчас вылакают всё без меня.

В открытую фортку ласковыми рывками бьёт вечерний грозненский воздух. Я пытаюсь оглянуться, посмотреть в заднее окно «козелка» на следующую за нами машину. Почти с ужасом представляю себе, что увижу Коня хлебающего водку из горла и передающего пузырь по кругу. Ничего, естественно, не вижу.

Выхватываемые фарами, боками к дороге, стоят дома. Внутренностей у многих домов нет, будто кто-то выковырнул из их середины всю сердцевину, оставив сохлый, крошащийся скелет, с чёрными щелями меж поломанных рёбер. Я смотрю на дома и в душе моей мягко и тепло, как у разродившейся суки под животом.

На поворотах я, кренясь, касаюсь стекла лбом, открытым потому, что задрал черную свою шапочку на затылок. Я вообще чувствую себя расслабленно, не пытаюсь удержаться на поворотах, и посему покачиваюсь из стороны в сторону, будто я плюшевый медведь, усаженный на задние сиденья. Впрочем, даже в таком состоянии, я увидел неожиданно появившуюся в темноте белую «Копейку», без включенных габаритов, еле двигавшуюся по дороге.

Вася резко крутанул руль, раздался звук удара, скрежет. «Копейку» катнуло вперёд. Вася не сбавляя скорости выровнял нашу машину, и ещё поддал газку. Второй «козелок», выставив автоматы в сторону «Копейки» резво покатил вслед за нами.

Мы смеёмся, нам смешно.

В машине, идущей за нами, Язва включил рацию, чтобы сказать что-то, и я слышу, что там тоже все смеются.

- Нормально? - неопределенно интересуется Язва.

- Душевно… - не менее неопределенно отвечает Вася.

И мы снова, все одновременно засмеялись, восемь человек посередине мрачного города, молодые безумные парни. Даже Чёрная метка словно нехотя скривился.

- Тише, тут блок-пост… - говорит он Васе негромко.

- Учтём, - отвечает Вася.

Напрягаю мышцы - то на бицепсах, то шейные. Неожиданно остро начинаю чувствовать собственные соски, касающиеся тельника. Ссутуливаю плечи, чтобы отстранить ткань от груди, избавиться от этих раздражающих касаний.