Онлайн книга «Революция»
|
– Толком говори, чертова кукла! Нечего лясы точить! – А толком сказать – атаманша. Гуляю, красного петуха пускаю, а со мной босота гуляет. Отряд атаманши Лельки. – Народу у тебя много? – На мой век хватит! Тридцать голов есть! Было больше, да под Очаковом третьего дня пощипали. Теперь на Крым нам дорога лежит. А ты из каких генералов будешь? Смеется Гулявин. – А я – фельдмаршал советский! В Крым тоже катимся. Что ж, приставай, по пути. Произведем в адъютанты. Что, Мишка, хорош адъютант будет? Посмотрел Василий на Строева, а Строев молча сидит, на атаманшу в упор смотрит, и глаза, как иголки, стали злые и пронзительные. Лицо каменное. – Как думаешь? Возьмем атаманшу? Строев плечом повел только. – Ну, атаманша, оставайся! Где люди-то у тебя? – Люди по хатам разместились, а я пока без места. – Ну и оставайся здесь! В тесноте, да не в обиде! Села атаманша на лавку, кожушок сбросила, в одной гимнастерке сидит, румянец пышет, грудь круглая гимнастерку рвет. Строев поднялся и из хаты на двор. Василий за ним вышел. – Ты, Михаил, чего надулся? Атаманша не по сердцу? – Нет, ничего! – А голос холодный и ломкий. – Нет, ты скажи по правде. Вижу, что злишься. – А по правде, так я против этой атаманши. Неосторожен ты, Василий. Пришла баба, черт ее знает какая, откуда; черт знает, что за отряд? Зачем ее к нам втаскивать? Пусть идет своей дорогой. На свою ответственность брать незачем! – Ну, пошел страхи пускать! Баба как баба! Раз с буржуями дерется, значит, нам помощница. – Да мне все равно. После не пеняй только! – Ничего. Пенять не придется. Вернулись в избу. Строев сразу же на лавке за столом спать завалился. Василий на печку полез. Атаманша со двора вьюк притащила, по полу разостлала, одеяло вынула шелковое, цветное, все в кружевах. – Одеяло-то у тебя царское. Приданое сварганила? – Сшила матушка-ночь да батюшка-ножичек! Села атаманша на пол, косу заплела, гимнастерку стащила. Руки нежные, розовые, круглые. Груди птицей под рубахой трепещутся. – Ты лампочку-то гаси! Ловчей раздеваться! Все баба! – Зачем? Была баба, и вышла. Лягу – погашу. Завернулась в одеяло и дунула на лампочку. Темнота в хате, только ветер погуливает вокруг и шуршит камышинами на крыше. Не спится Гулявину. Ворочается на печке. Томительно что-то. И мельтешат в глазах атаманшино плечо голое и жаркая грудь. В сердце даже захолонуло. Давно Гулявин без бабы, а плоть бабы требует. На то и живет человек. Эх, промять бы атаманшины бедра железом пальцев, въесться губами в помидорные губы. Горячо телу стало. Сплюнул со зла Гулявин. – Тьфу… сатана! Зашевелилось на полу, и слышит Гулявин шепот бабий: – Не спишь, генерал? Тошно? И шепотом в ответ: – А твоя какая забота? – А коли не спишь, сыпь под одеяло. Согрею! Как молния по избе шарахнула. И кошкой вниз бесшумно Василий. Схватил край одеяла, откинул. Пахнуло теплом – и навстречу хваткие руки и полные атаманшины губы. А на лавке за столом, так же бесшумно, на локте приподнялся Строев. Поглядел в темноту, покачал головой и снова лег. Наутро выступили по Херсонской старой дороге к Днепру, на Алешковскую переправу. Перед выступлением осмотрел Гулявин Лелькин отряд. Тридцать человек, все на конях, кони сытые, крепкие, видно, из немецких колоний. Сами не люди – черти. Немытые, грязные, а на пальцах кольца с бриллиантами в орех, у всех часы золотые с цепочками, бекеши, френчи – с иголочки. Строев, пока смотрел отряд, все больше мрачнел, и открытое детское лицо осунулось, губы смялись брезгливой складкой. Но когда, повернувшись, сказал Гулявин: «Лихая братва! В огонь и воду!» – промолчал Строев, ничего не ответил. В Херсоне простояли два дня, ждали, пока лед отвердеет. И как только пришли в Херсон, рассыпались атаманшины всадники по всему городу, а вернулись к вечеру с полными седельными мешками. А на другой день то же. А вечером пьяные горланили «Яблочко» и дуванили добычу. И еще больше колец на черных пальцах, и – чего не было еще в гулявинском полку – матросы тоже приняли участие в дележе. Не все, человек десять, не более. Соблазнились. Ночью вернулся из города Строев и застал в штабе Василия и атаманшу. Сидела атаманша, расстегнувшись, перед бутылкой водки, блестели ярко атаманшины глаза, и тянула она высоким фальцетом: Спрашу я Машу: – Что ты будешь пить? — А она говорить: – Голова болить… Повернулась к вошедшему Строеву, протянула стакан и крикнула: – Выпей, красная девица! Что сопли пускаешь? Ничего не ответил Строев – и к Василию: – Нужно с тобой по делу поговорить. Серьезное! – Ну, говори! – Выйдем в другую комнату. Вышли. Заходил Строев взволнованно из угла в угол и потом прямо к Василию: – Дело очень грязное! Я сейчас из Совета! Позорно и скверно! Нас обвиняют в грабежах. Говорят, что наши кавалеристы грабили по домам и даже у рабочих. В предместье какой-то подлец старуху застрелил из-за копеечных серег. Это взволновало рабочих. Говорят, что советские войска – бандиты. Я тебя предупреждал! Просил не брать этой… – не кончил и брезгливо поморщился. – Амба! Ты не горячись!.. При чем тут она? Народ у нее распущенный – это верно. Так она же баба – подтянуть не умела. А я их сам с завтра шкертом за глотку возьму – шелковые станут. – Да не в том, в конце концов, дело! Не место в наших рядах такой сволочи! Кто она – бульварная девка! Рассердился Василий. – Смотри, Мишка! Опять барская блевотина! Тебя послушать: так бульварная девка – не человек? Опять поссоримся. – Совсем не то! На этот раз не уступлю. Если бы она была втрое хуже, но пришла к нам потому, что ее зажгла революция, выжгла в ней все прошлое, я бы раньше тебя ее принял как друга. А ты вглядись! Что ты, ослеп? Ведь она идет просто грабить. Для нее все это, чем мы горим: революция, борьба, – только богатый гость, которого удобно обобрать, а потом кликнуть кота и пришить этого гостя. Понимаешь? Ее просто к стенке нужно поставить и с ней всю ее рвань. Из-за таких дело гибнет! Я требую убрать ее из полка… Впрочем… – Строев усмехнулся болезненно. – Пожалуй, это тебе не по силам. Удобная баба… Искать не нужно! |