Онлайн книга «Кекс в большом городе»
– Тогда при чем тут работа? Девушка поправила платок. – Если ты прибыла свечку поставить, то никто ничего не скажет, а уж коли задержаться задумала, так лениться нельзя. Сестры ни за еду, ни за кровать денег не берут, лишь послушанием отплатить можно. Что сестра Устинья велит, то и делать надо, потому как любой труд радостен. Самой же стыдно дармоедкой быть, сестры все не покладая рук трудятся, даже Меланья, а ей зимой девяносто пять стукнуло! Ноги не ходят, глаза не видят, а не бездельница. – Чем же может заниматься старуха в подобном состоянии? – Раньше она лучшей кружевницей была, – вздохнула Маша, – такие вещи делала, загляденье! Сейчас варежки вяжет, на ощупь.
Устинья оказалась высокой женщиной с недобрым взглядом. Маша о чем-то пошепталась с монашкой, и та отвела нас в комнатенку, по сравнению с которой тюремная камера могла показаться дворцом. Крохотное длинное помещение находилось в подвале, окон в нем не имелось, из мебели было лишь два узких жестких лежака без постельного белья, пара крюков, вбитых в стену, заменяла шкаф для одежды, в углу висела темная икона, ни тумбочек, ни стола, ни уютных кресел не было и в помине. Маша привычно перекрестилась на образ, я быстро повторила ее действия. Устинья кашлянула: – Ты, Мария, иди к Феофании. – Благословите, сестра! – Ступай, помолясь. Маша исчезла, я испугалась. Устинья окинула меня цепким взором. – Из города? – Да, – опустив глаза долу, прошептала я, – из Москвы, за бабушку помолиться. – Поди, скотины боишься, – усмехнулась Устинья, – корову не подоишь! – Да, но, если велите, научусь. Глаза Устиньи подобрели. – Подберу тебе занятие по вкусу, зачем же зря время терять. Ты что умеешь? – Э… э… ничего. – Неладно! Работаешь или так живешь? – Служу. – Кем? – продолжала допрос монахиня. Я моргнула, сообщать правду о написанных детективных романах невозможно, говорить о том, что являюсь журналисткой, тоже не самый лучший вариант, остается одно. – Преподаю иностранный язык детям. На лице Устиньи возник откровенный интерес. – И какой басурманский знаешь? – Немецкий. – Готический шрифт разбираешь? – Да, вполне нормально читаю, ничего хитрого в готике нет. – Однако ж не все буквицы распознают, – склонила набок голову Устинья. – У меня в школьные годы была великолепная учительница Наталья Львовна Краснова, – сказала я чистую правду, – своих детей у нее не имелось, она всю душу в школьников вкладывала, истинный преподаватель, научила меня языку так, что до сих пор не забыла его. А тем, кто хотел, Наталья Львовна объясняла готический шрифт, она сама готику великолепно читала, вот и мне знания передала, за что я ей всю жизнь благодарна. – Хорошо, – кивнула Устинья, – пошли. Путь занял не пять минут. Длинными, извилистыми коридорами мы шагали довольно долго, на пятидесятом повороте я поняла, что если Устинья сейчас бросит меня тут, то шансов выбраться самой из лабиринта у госпожи Таракановой нет. Потом дизайн помещений изменился, я не хочу сказать, что они стали богаче, просто несколько уютнее. В конце концов мы поднялись по потемневшей от времени, скрипучей деревянной лестнице, Устинья распахнула огромную дверь и вошла в темное помещение, заставленное шкафами. – Ой-ой, – невольно вырвалось у меня. Но тут же, подумав, что монахиня рассердится, я быстро добавила: – Простите, пожалуйста. Неожиданно Устинья улыбнулась. – Ничего, я сама сюда попала в незапамятную пору и обомлела. Наша библиотека уникальна, здесь бесценные раритеты, которые мы должны сохранить. Садись сюда, у окна, там светло. Мать Пелагея, библиотекарь, занедужила, лежит в келье, мается, поэтому я сама объясню тебе, что к чему. Вот видишь, книга. – Да. – Можешь прочитать имя автора? – Карл Баумгарт, – озвучила я. – Верно, а название? – «Майн Кампф», в переводе «Битва» или «Мое сражение», надо же, книга Адольфа Гитлера называлась так же. – Гитлер родился в прошлом веке, – бесстрастно ответила Устинья, – а Баумгарт жил давно, и писал он о борьбе зла с добром. Издание сильно подпортила вода, вот часть слов и размыта. Бери листы и переписывай на них текст, очень аккуратно, восстанавливая то, что пропало. – Но я могу не понять лексику! – Словари есть, целая полка. – Том такой толстый, а я всего на пару дней приехала! Устинья прижала подбородок к груди. – Сколько сделаешь, пока у нас живешь, все матери Пелагее помощь, а то она сокрушается: болею, труд не движется. Вон страничка заложена, с нее и начинай. Я кивнула и хотела сесть, но тут заметила слегка удивленный взгляд Устиньи и, мигом вспомнив лекцию бабы Кати, сказала: – Благословите на работу. – Начинай, помолясь, – кивнула Устинья и испарилась. В полночь, ворочаясь на немилосердно жесткой лежанке и пытаясь хоть чуть согреться, кутаясь в застиранную тряпку, выполнявшую здесь роль одеяла, я хорошо поняла, что ни при каких условиях не сумею стать монахиней. Сегодняшний день тянулся жвачкой, подавляющую его часть я провела в библиотеке, пытаясь разобрать немыслимый текст. Утешало лишь одно: на скотном дворе работа явно тяжелей. Покормили меня два раза, обед дали в районе часа. В библиотеку пришла хмурая девушка, похожая на ворону, и велела: – Пошли в трапезную. Совершив путь по бесконечным коридорам, я очутилась в комнате, где за длинным столом сидело множество женщин, молча хлебавших некое варево из алюминиевых мисок. Устиньи среди них не было, впрочем, других монахинь тоже, лишь во главе стола восседала толстая баба в черном. Мне выдали порцию то ли каши, то ли супа, два куска хлеба и стакан компота. Пока послушницы наслаждались едой, толстая баба читала вслух книгу, я не понимала ни слова, но делала вид, будто поглощена историей. |