Книга Верхом на «Титанике», страница 69 – Дарья Донцова

– Ревет белугой, – закивал дедушка, – мое, мое, мое! Во какая жадность в человеке.

– Я не знал, что припарковался на его месте, – вздохнул я.

Дедушка высунулся в окно по пояс.

– У нас, мил-человек, асфальт общий, под машины не расписан. Тебя как кликать?

– Иван Павлович.

– Ну, Палычем будешь лет через двадцать, – добродушно пообещал старичок, – а я дед Шура. Ты не беспокойся, где колеса бросил, там и куковать. Ишь, нашелся царь! Мое, мое, мое! Богатый, сволочь! Купил себе еще сорок третью квартиру.

Я сделал стойку.

– Ту, где Рита живет?

– Откуда Маргаришу знаешь?

– Мы раньше вместе работали, – выкрутился я, но дед Шура погрозил мне корявым пальцем.

– А не ври-ка! Не похож ты на ихнего! Ничего общего нет! Али из сутенеров будешь?

– Нет, конечно, – машинально возмутился я и тут же задал вопрос: – При чем тут сутенеры?

– Так Ритка – из энтих, из проституток, – залопотал дед Шура, – я не в осуждение говорю, она матери помочь хотела, да не срослось. Вот судьба наша! Все она о Лидке пеклась, а сестра с Федькой по маме убивались. Но что стряслось! Ритка померла, хоть ей и свезло!

– Рита умерла? – переспросил я.

– Все покойники, – резво замахал дедушка руками, – хоть ей и свезло! Ой свезло! Ваще! Да не до конца.

– Дед Шура, – спросил я, – вы один живете?

– Внучка приходит по субботам.

– Можно с вами поговорить? В гости позовете?

– Заходь, – резко оживился дедок, – забегай! Я всегда человеку рад! Никого не боюсь! Да и зачем трястись? Захочешь богатство упереть, ан нет его!

Красть у дедушки и впрямь было нечего. Из относительно новых вещей в комнате имелся лишь японский телевизор, водруженный на помесь тумбочки с комодом.

– Может, по маленькой тяпнем? – с надеждой предложил старичок.

– С удовольствием, но я за рулем, – отказался я.

– Охохонюшки, – протянул деда Шура, – устраивайся все равно за столом. Чаю желаешь?

– Это пожалуйста, – закивал я.

– Тогда двигаем на кухню, – оживился дедуля, – там и побалакаем.

Через четверть часа я был погребен под лавиной сведений. Говорливый пенсионер маялся от тоски, поэтому большую часть времени он проводил у окна, смотрел на соседей и вступал с ними в разговор.

– Я тут самый старый жилец, – гордо вещал дед Шура, – когда въехал – и не вспомнить! Контингент по пять раз сменился, а я, словно египетская пирамида, никуда не деваюсь.

– Жильцы так часто съезжают? – подначил я пенсионера.

– А время-то какое? – моментально купился старичок. – Одни нищают, другие богатеют, третьи, как Альварес, вымирают! Знаешь, откуда у них такая фамилия?

– Нет, – искренне ответил я.

– Не наша она, испанская, – загудел дед Шура, – муж у Лиды был хоть и советский, да иностранец. Смуглый, глаза черносливами, а дети все в мать пошли, хоть бы чего от отца взяли. Внешность в Лиду, зато характер в папку, Павел такой вроде тихий был, но злопамятный! Не поверишь, какого тяжелого характера человек.

– Грубиян, скандалист и пьяница? – предположил я.

– Что ты! – замахал руками дедушка. – Интеллигентный, инженером служил, в каком-то институте лямку тянул. Очень образованный, не жадный, вежливый, но слишком памятливый. Вот тебе пример! Шел он раз по двору после дождя, лужи кругом, а на Павле плащ светлый, хорошая вещь, недешевая, габардиновая, не нонешняя синтетика, а на века сшитая. Раз потратился, приобрел, всю жизнь потом носишь, и ничего с ней не делается! Умели прежде одежду мастерить, да не о том речь. Топает, значит, Альварес домой, а навстречу ему Серега из двенадцатой на велосипеде, ну и обрызгал его. Павел ему резонно говорит:

– Сергей, вы поступили невоспитанно, теперь отнесите мой плащ в химчистку, устраните пятна за свой счет!

Кстати, он совершенно правильно сказал! Дорогое удовольствие плащ в божеский вид привести. А Сергей ему в ответ:

– Нашел дурака! Неизвестно, где вымазался, а я плати?

Слово за слово, вышла у них ссора, ну Павел в сердцах и сказал:

– Имейте в виду, Сергей, я никогда вам хамства не забуду.

И не забыл! Лет пять после того случая прошло, умер Сергей. Уж и не припомню, по какой причине на тот свет отправился. А у нас во дворе в советские времена традиция была: кто из соседей преставится, Анна Михайловна, домоуправша, по квартирам со списком бежит, собирает на похороны, кто сколько может, столько и дает, отказов не было, знали, если у самих беда приключится, то и им люди помогут.

Анна Михайловна заглянула в тот день и к Шуре, взяла пять рублей, которые выделил в те годы еще молодой мужчина, и сказала:

– Представляешь, Альварес отказался меня впустить.

– Может, вы чего не поняли? – удивился Шура. – Наверное, завтра деньги даст.

– Нет, – обескураженно ответила домоуправ, – он сказал: «Сергею помогать не хочу, любому другому десятку отдам, а этому никогда! Он мне плащ испортил, а в химчистку не отнес!»

Во какая злопамятность! А ведь Серега давным-давно про это забыл, вежливо с Павлом здоровался, тот ему отвечал, иногда они даже беседовали, курили на лавочке, и что оказалось? Павел обиду накрепко затаил и в нужный момент припомнил. Так и дети в него пошли, тоже памятливые, но благородные. Павел-то умер еще до перестройки, а Лида скрипела вдовой, замуж больше не пошла, хоть ее Мишка из семидесятой звал, не хотела детям отчима, очень она ребят своих любила, а они ее! Дружная такая семья. Обычно, если детей больше одного, то свары начинаются, драки. Один за другим донашивать должен, конфеты делить надо. А Альваресы всегда вместе. Федор тихий у них получился, боязливый, а девчонки – огонь! За мать на все готовы! Знаешь, чего Ритка сделала, когда Лида заболела?

– Нет, – ответил я.

Дед Шура крякнул.

– На одних детей посмотришь и порадуешься, что своих нет, на других глянешь – тоска возьмет, чего такие рядом не живут. Лидке страшный диагноз поставили! Помирать в мучениях! Денег у Альваресов пшик, а врачам конвертики нести надо, в особенности в больницу, иначе даже градусник не поставят!