Книга Пляска смерти, страница 112 – Лорел Гамильтон

Я дотронулась до его лица – кожа была ледяная.

– Я кормила ardeur – почему он в таком виде?

Жан-Клод подошел и положил руку Дамиану на лоб. Ричард сказал:

– Он свалился у стены прямо рядом с залом гробов, я его там нашел. Когда Римус запросил подкреплений, все охранники ушли из зала. Дамиан пытался приползти к тебе.

– Почему ты решил его проверить? – спросил Мика, все еще стоя возле кровати на коленях.

– Я вспомнил, как ему было плохо в прошлый раз, когда порвалась его связь с Анитой. Подумал, что кто-нибудь должен посмотреть.

– Очень правильная мысль, mon ami. – Жан-Клод тронул мою щеку, потом Натэниела, держа другую руку на лице Дамиана. Потом он отступил на шаг, нахмурившись. – Я думаю, отчасти проблема в том, что Дамиан очнулся слишком рано. Только очень сильные мастера просыпаются до полудня, даже глубоко под землей. Дамиан никак не мастер. Я думаю, что это ты, ma petite, вызвала его из гроба, но даже с дополнительной энергией это было слишком рано.

Я взяла в ладони ледяную руку Дамиана.

– Он оправится? Я ему не повредила?

– Все будет в порядке.

Голос Дамиана звучал тяжело, медленно, будто он был опоен.

Я улыбнулась ему:

– Дамиан, прости.

Он сумел улыбнуться в ответ.

– Хорошо было бы, – сказал он, трудно дыша, – если бы ты перестала меня почти-убивать, потому что не хочешь с кем-нибудь потрахаться.

Я не знала, улыбнуться мне в ответ или возмутиться.

– Я думаю, Дамиану будет лучше, если и Натэниел к нему прикоснется, – сказал Жан-Клод.

Натэниел взял другую руку Дамиана, и сила охватила нас – я ахнула. Как будто замкнулась цепь. Энергия гудела в моей руке, уходя в тело Дамиана, в руку Натэниела и обратно.

Дамиан глубоко, прерывисто вдохнул, будто от боли. И тихо выругался.

– Больно? – спросил Натэниел встревоженно.

– Чудесно, – прошептал Дамиан. – Чудесное чувство. Так тепло от тебя.

Странно, я была почти уверена, что он говорит с Натэниелом.

– Сэр, прошу прощения, сэр!

Это был Римус – от волнения он вернулся к военной речи. Это, конечно, подействовало – Жан-Клод и Ричард оба обернулись к нему. Все на него посмотрели, кроме Дамиана, который закрыл глаза.

– Да, Римус? – отозвался Жан-Клод.

Римус наконец глянул на меня – вроде бы. В глаза он вообще смотреть не любил, но сейчас он не мог смотреть мне в плечо, как обычно, потому что ему сильно загораживала взгляд моя грудь.

– Я должен принести извинения, Блейк.

Сказал он это так, что ясно было: извинения там или что, а говорить ему этого не хочется.

Я посмотрела ему в глаза настолько пристально, насколько он мне позволил.

– Извинения за что ты должен мне принести, Римус?

Он покраснел, и на лице его появились яркие пятна, но разделяли их бледные линии, так что видно было, как части его лица не совсем подходят друг к другу.

– Я думал, что ты просто… – Он запнулся, задумался, потом сказал: – Ну, ты понимаешь, что я думал.

Можно было бы из вредности сказать: нет, не понимаю, и попытаться заставить его сказать вслух. Но если честно, мне не хотелось, чтобы он назвал меня потаскухой. Достаточно, что он это подумал.

– Ничего страшного, Римус, я бы сама так подумала, если бы смотрела со стороны.

Он слегка улыбнулся:

– Если это действительно вопрос жизни и смерти для тебя и твоих подвластных, то вам стоит поговорить с Нарциссом насчет охранников и пищи. – Он засмеялся. – Может, одеть еду в рубашки другого цвета.

Он мотнул головой и замолчал, потом повернулся по-военному и вышел, как будто собрался сказать то, что говорить ему не хотелось, и единственным способом промолчать было уйти. Когда дверь за ним закрылась и с нами совсем не осталось охранников, Мика сказал, думаю, за всех нас:

– Непонятный он.

Я только кивнула. «Непонятный» – точно описывало Римуса. Я раньше думала, что не понимаю его, потому что плохо знаю, но уже месяцы прошли, а я понятия не имею, почему он делает или не делает то или иное. Бывают загадочные личности, и сколько бы ты ни был с ними знаком, менее загадочными они не становятся. Иногда менее смущающими разум, но не менее загадочными.

Ашер прислонился рядом с нами к стойке кровати. На его лице было выражение, будто он хочет кого-то подразнить, но я уже знала, что он имеет в виду что-то похуже, потемнее.

– Ричард, – сказал он очень благожелательно, – ты действительно тогда ушел, потому что беспокоился из-за Дамиана?

Ричард прищурил глаза:

– Да.

– В самом деле? – Ашер выразил голосом бездну сомнения.

Ричард неловко шевельнулся, будто не знал, куда руки девать.

– Я не хотел видеть, как Анита будет питаться от Реквиема. Теперь ты доволен?

Ашер прислонился щекой к резному дереву.

– Вообще-то да.

– Почему? Почему тебе приятно мое смущение?

Ашер охватил стойку руками, отклонился от нее, как на сцене от шеста. Почти всем вампирам свойственна некоторая театральность. А вампирам Белль она вообще досталась в избытке. На вопрос Ричарда он не ответил, но сообщил:

– Ты мог остаться, Ричард, потому что она не питалась от Реквиема.

– Ашер, прекрати, – сказала я.

– Что прекратить? – спросил он, и блеск его глаз подсказал мне: он знает, что прекратить, а еще – что он почему-то злится. Может быть, из-за Ричарда, а может, совсем по другому поводу. Загадочный и непонятный – это не только к Римусу относится.

– Если ты почему-то злишься, скажи, почему. Если нет – так прекрати этот спектакль.

Дамиан сильнее сжал мне руку. Может быть, просто к нему вернулась сила, а может, он напоминал мне, чтобы я не злилась. Одна из его обязанностей как моего слуги-вампира – помогать мне подавлять импульсы гнева. Его собственный самоконтроль был выкован той-кто-его-создала. Всякая сильная эмоция наказывалась, наказывалась ужасно. Я достаточно разделяла воспоминаний Дамиана, чтобы знать: по сравнению с его создательницей Белль Морт казалась средоточием доброты и сочувствия. Дамиан приучился контролировать свои эмоции и побуждения, потому что иначе – беда.

Он сжал мне руку – не так туго, как обычно. Он еще не оправился, но я ощутила, как течет от него ко мне спокойствие. Не спокойствие тихой медитации или современного идеального душевного мира, но более старого идеала, когда самообладание выковывалось из боли и кары, наносилось тебе шрамами на кожу.