Книга Мика, страница 14 – Лорел Гамильтон

– Ты так рассказываешь, будто это для тебя ничего не значит.

Я снова пожала плечами:

– Действительно не значит – на самом-то деле. Конечно, это было страшно, ужасно и болело дьявольски. Я стараюсь об этом не думать.

Если слишком зацикливаться на том, что может случиться или в прошлом случалось плохого, мне трудно будет делать мою работу.

Он посмотрел на меня, и видно было, что он сердится. Почему – не знаю.

– Как тебе понравится, если я свою историю расскажу так же?

– Рассказывай как тебе хочется, Мика, или вообще не рассказывай, если не хочешь. Не я затеяла эту игру в признания.

– Ладно, – сказал он. – Мне было восемнадцать, почти девятнадцать. Той осенью я уехал в колледж. Мой двоюродный брат Ричи как раз вернулся после начального обучения в армии. Мы оба оказались дома и могли в последний раз с отцами пойти на охоту. Знаешь, последний свободный уик-энд у мальчишек.

В голосе все так же звучала злость, и я вдруг поняла, что злится он не на меня.

– В последнюю минуту мой отец не смог с нами пойти. Там пропали несколько охотников, и отец думал, что один из его патрульных их нашел.

– Твой отец был копом?

Он кивнул:

– Шериф округа. Найденное тело принадлежало бродяге, который заблудился в лесу и умер от истощения. До тела добрались звери, но убили его не они.

Лицо его стало далеким – он вспоминал. Мне многие люди рассказывали страшные вещи, и он тоже рассказывал как они – без истерики. Без ничего, без аффектации, как сказали бы психотерапевты и психологи. С ничего не выражающим лицом он рассказывал, как было. Не с деловой интонацией, как рассказана я, а пустым голосом, будто часть его существа унеслась куда-то далеко. И единственное, что выдавало напряжение, была нотка злости в этом голосе.

– Все мы были вооружены, а дядя Стив и папа давно научили нас с Ричи, как обращаться с оружием. Стрелять я умел раньше, чем научился на велосипеде ездить.

Он положил вилку и нож на стол, и пальцы его нашли солонку. Настоящее стекло, гладкое и изящное для простой солонки. Мика вертел и вертел ее в пальцах, сосредоточив взгляд только на ней.

– Мы знали, что это у нас последняя возможность поохотиться вчетвером, понимаешь? Мне в колледж, Ричи в армию – совсем другая будет жизнь. Отец очень переживал, что не может пойти, и я тоже. Дядя Стив предложил подождать, но папа сказал: давайте идите. Всех оленей за один день мы не добудем, а он на следующий день нас нагонит.

Ми ка снова замолчал, на этот раз так надолго, что я уж думала – насовсем. Я не торопила его. Продолжай или прекрати, рассказывай или нет – тебе решать.

Голос стал еще более пустым – даже злость из него исчезла, но слышалось тихое начало чего-то еще похуже.

– Мы добыли оленуху. У нас всегда была лицензия на двух самцов и двух самок, так что вчетвером могли стрелять, что найдем. – Он нахмурился и посмотрел на меня: – Ты знаешь, как на оленей выдают лицензии?

– В лицензии указан объект охоты – самец или самка оленя. В некоторые годы выбирать не приходится, потому что, например, самок больше, чем самцов, и лицензии выдают на них. Хотя обычно больше самцов.

Он удивился:

– Ты охотилась на оленей?

– Папа меня брал с собой, – кивнула я.

Он улыбнулся:

– Моя сестра Бет считала это варварством. Мы убивали Бемби. А брат мой Джеремия – Джерри – вообще не любил убивать зверей. Отец ничего против этого не имел, но получалось так, что был отцу ближе, чем Джерри, понимаешь?

– Понимаю.

И вот просто так он мне больше рассказал о своей семье, чем я до сих пор знала. Я ж даже не знала, что у него были брат и сестра.

Он теперь не сводил глаз с моего лица. Смотрел прямо на меня, смотрел так пристально, что даже в обычных обстоятельствах трудно было бы выдержать этот взгляд. А сейчас, чтобы ответить на требование этих глаз, я будто тяжелый вес должна была поднять. Поднять-то я его подняла, но было нелегко.

– Мы добыли оленуху, освежевали и повесили на шест. Несли его мы с Ричи, дядя Стив шел чуть впереди, нес ружье Ричи и свое. У меня винтовка висела на ремне через спину. Отец всегда твердил, что свое оружие никому отдавать нельзя. Все время оно должно быть под твоим контролем. Забавно, но мне кажется, что вообще-то отец оружия не любил.

Непроницаемое лицо чуть исказилось – не сразу, только по краям. Все эмоции, которые он пытался скрыть, гонялись друг за другом на этих краях. Если не знать, куда смотреть, можно было бы этого не заметить, но я слишком много слышала страшных рассказов от слишком многих людей, чтобы не увидеть.

– День выдался хороший. Солнце грело, небо синело, осины стояли золотые. Ветер был порывистый, сдувал листья золотым дождем. Как будто стоишь в снежном шаре, только вместо снега – желтые, золотые листья. Боже мой, как это было красиво! И тут оно на нас налетело. Такое быстрое – как темная полоса. Сперва оно бросилось на дядю Стива, сбило его наземь – он уже не встал.

Глаза у Мики чуть расширились, пульс бился на шее так, что было видно. Но лицо осталось нейтральным. Он крепко держат себя в руках.

– Мы с Ричи бросили оленя, но Ричи был безоружен. Я уже почти поднес приклад к плечу, когда тварь бросилась на Ричи. Он упал с криком, но успел вытащить нож. Пытался отбиваться. Нож сверкал на солнце.

Он снова замолчал, и на этот раз так надолго, что я сказала:

– Можешь не рассказывать, если не хочешь.

– Так страшно?

Я нахмурилась, покачала головой:

– Нет, если хочешь рассказывать, я слушаю.

– Я сам поднял эту тему, не ты. Моя вина.

Он в это слово вложил больше чувства, чем надо было. Вина. Я знала это повисшее в воздухе ощущение – вина того, кто выжил.

Мне хотелось обойти вокруг стола, коснуться его, но я боялась. Не знала, хочет ли он, чтобы его трогали, пока он рассказывает. Потом – да, но не сейчас.

– Ты знаешь, что в схватке время иногда будто замирает?

Я кивнула, потом подумала, что он мог и не заметить, и сказала вслух:

– Да.

– Я помню эту морду – морду этой твари, когда она подняла голову над телом Ричи. Ты видала нас в получеловеческой форме, так вот он был похож на леопарда и не похож. Не человеческое лицо, но и не морда зверя. Помню, мелькнула мысль: "Я должен знать, что это такое". Но приходило в голову только одно слово: "Чудовище. Это чудовище".

Он облизнул губы, судорожно вдохнул и еще раз содрогнулся, когда выдохнул.

– Я уже приложил приклад к плечу. Выстрелил. Попал. Два или три раза попал, пока оно до меня добралось. Чудовище рвануло меня когтями, и острой боли не было, а было как удар бейсбольной битой – сильно и твердо. Когда знаешь, что ранен, но ощущение не такое, какое представляешь себе от когтей, – ты понимаешь?