Книга Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения, страница 25 – Наринэ Абгарян

К приезду товарища Минасяна людей построили в колонны. Колхозники несли перед собой вилы и тяпки, рабочие релейного завода теребили гайки и другие шарнирные механизмы. В авангарде колонн, отплевываясь запчастями, воинственно тарахтел грузовик «ГАЗ-51». Причем стоял он к движению задом, а к людям передом. Попытки развернуть его в правильном направлении не возымели действия – шофер грузовика мотал головой и объяснял, что велено встать мордой в толпу. «ГАЗ-51» по бокам был густо декорирован портретами Брежнева, Гришина, Суслова, Косыгина, Андропова и Демирчяна. В кузове, на небольшом возвышении, заботливо укрытом ковром в армянский национальный узор, топтались тщательно замалеванные в кипенно-белый цвет Рабочий и Колхозница. Рабочий нервно дергал кадыком, Колхозница топорщилась глазами и накладными пышными бедрами. Из-под целомудренно застегнутого на все пуговицы ворота проступала тонкая полоска смуглой кожи.

Сразу за грузовиком выстроились в торжественный ряд наши хористы. Вокруг, развеваясь кружевным праздничным жабо, метался взволнованный хормейстер Серго Михайлович.

Но внимание тружеников полей и прочей братии было приковано не к статуе «Рабочий и колхозница» и даже не к хаотично бегающему окрест хормейстеру. Внимание участников демонстрации и зевак привлек к себе оркестр похоронной конторы. Затянутый в темные костюмы и узкие лаковые штиблеты, оркестр топтался сразу за хором и явно скучал, угрюмо перебирая тарелками, зурной и доолом [3] .

– А вас зачем позвали? – крикнул пробегающий мимо Серго Михайлович.

– Играть будем!

– Что будете играть?

– Да фиг его знает. Сбацаем обычный репертуар в мажоре, – откликнулась зурна.

– Совсем с ума сошли, – притормозил Серго Михайлович. – Чайковского будете в мажоре играть? Или, может быть, Верди?

– Ну зачем сразу классика? Народное возьмем, наше, родное.

– Это что, например?

– «Песню взрослого мужчины».

Серго Михайлович пожевал губами, а потом махнул рукой и побежал дальше. «Пятьдесят лет постучались в мою дверь, седые волосы посеребрили мои виски» в мажоре – вполне себе ничего. Главное, чтобы не «Литургия» Комитаса!

В девять ноль-ноль к автовокзалу подъехал оранжевый «москвич» третьего секретаря райкома. Передний и задний бампер машины были оформлены в гвоздики и флажки, усатый водитель дядя Акоп в огромной кепке-аэродроме и широком желтом галстуке, туго повязанном над кадыком, отливал в тон флажкам и гвоздикам помидорной пунцовостью. Затормозив в левый фланг демонстрантов, он какое-то время шарил невидящими глазами по разодетым до неузнаваемости в элегантное землякам. Потом все-таки стряхнул оцепенение, вылез из машины и открыл правую дверцу. Из салона, искрясь блескучей лысиной, вывалился товарищ Минасян. Темно-синий, застегнутый на все возможные пуговицы костюм ерошился лацканами и стрелками вусмерть отутюженных брюк, красный галстук удачно оттенял рыжие веснушки и праздничную взъерошенность взволнованного щекастого лица.

– Товарищи, – проорал в рупор третий секретарь райкома, – я сейчас поднимусь в кузов грузовика и руководить демонстрацией буду оттуда!

Далее он какое-то время прыгал вокруг машины, пытаясь забраться в кузов, пока водитель дядя Акоп не догадался мощным пинком подбросить его наверх.

– Товарищи! – через секунду раздалось откуда-то из-за кабины. Передняя спинка кузова возвышалась над кабиной на целых полметра, и, чтобы видеть демонстрацию «в лицо», маленькому третьему секретарю пришлось высунуться сильно вбок. – Товарищи! Разворачиваем транспаранты!

Колонны по команде развернули транспаранты. Третий секретарь крякнул в рупор и чуть не вывалился за борт – надписи и портреты были оформлены в смелый ядовито-зеленый, канареечно-желтый и прочий неожиданный колер. Особенно радовали глаз охровая лысина Ленина и болотно-зеленые усы Сталина.

– Патрик Мовсесович! – взревел товарищ Минасян.

– Я здесь! – откликнулся из-под небесно-голубого Брежнева директор художественной школы.

– Что это за ххх… цвета?

– Какие на складе выдали краски, такие и цвета! – обиделся Патрик Мовсесович.

– А смешать их в такой пропорции, чтобы получить нормальные, вы не могли?

– Это какие такие нормальные?

– Красный. Синий. Белый.

– Чтобы получить красный-синий-белый, надо выдавать красный-синий-белый. А если смешать то, что нам выдали, получится цвет натуральных, хм, какашек!

Третий секретарь райкома несколько секунд придумывал язвительный ответ. Потом махнул рукой – не ругаться же на весь город в столь светлый и прекрасный праздник!

– Ладно, черт с вами. Товарищи! Медленным шагом идем за грузовиком. Гево! – заколотил рупором по крыше кабины Минасян.

Грузовик от неожиданности зашерудел дворниками.

– Да! – высунулся из кабины несколько контуженный Гево.

– Едешь тихо, задним ходом. Чтобы все видели на двигающемся постаменте статую Мухиной.

– На каком двигающемся постаменте? – удивился Гево.

– На твоем двигающемся задом постаменте на колесах!

– А-а-а-а-а!

– Бэ! Так! Где у нас хор?

– Мы тут! – сбавил свой взволнованный кросс Серго Михайлович.

– По моей отмашке поем песни.

– По какой отмашке?

– Вот так махну рупором. Слева направо, ясно?

– Ясно!

– Статуя!

– Да!

– Подняли орудия труда, встали рядом. Вот так. По ходу движения Рабочий поддерживает Колхозницу. Парень, отцепись от ее бока! Поддерживать надо незаметно. Колхозница, подправь бок. Ну подними с этой стороны немного, а то он тебе зад порушил. Машина поедет очень медленно, так что не волнуйтесь, не свалитесь. Главное – смотрите вперед и не моргайте. Ясно?

– Ясно.

– Оркестр!

– Мы!

– По моей отмашке справа налево, справа налево говорю!

– Поняли!

– По моей отмашке справа налево исполняем… А что вы исполнять будете?

– «Песню взрослого мужчины».

– Совсем рехнулись? Исполняйте классику.

– Сыграем Шопена в мажоре.

– Сыграйте Шопена. Теперь внимание. Между вашими выступлениями я буду выкрикивать в рупор лозунги. Говорю «ура», вы повторяете «ура». Понятно, товарищи?