Онлайн книга «Мой генерал»
— Здрас-сте, — поздоровался Павлик. Марина снизу вверх смотрела на него. Он не сделал ни одного движения, чтобы помочь ей подняться. Виду него был недовольный, и только, никакого любопытства. — Поехал на лошадке кататься! — жалостливо сказал кто-то в толпе. — Вот и покатался! — Жену надо бы найти, — высказался еще кто-то. — Или с кем он тут? Уже все было ясно, даже по тому, как странно люди молчат или говорят сдавленными «жалостливыми» голосами, все было ясно, а слова только подтвердили догадку, но Марина все-таки спросила: — А он… что он? Он… вообще-то жив? — Вообще-то он помер, — нехотя сказал Павлик. — Шею сломал или спину. А может, и то и другое. И сверху вниз посмотрел на Марину, которая все ковырялась в песке у самых его ног, поправил на носу зеркальные очки и добавил задумчиво: — Вот подлость какая! * * * — Да потому что это не развлечение для праздных гуляк-с! Нет-с, не развлечение! Мы же не кельты, которые рождались в седле! Мы не приспособлены, ленивы, неловки! Как можно этого не понимать! Лошадь — животное тонкое, интеллектуальное, непростое! — Да че же ты говоришь, Иоаныч? Вот у нас в том годе мерин Звонкий повез, стало быть, председателеву тешшу в дальний лес, да и случись тама у них… — Генрих Янович, разве такое возможно, чтобы лошадь ни с того ни с сего сбросила седока? Это Федор Тучков спросил, и Марина даже голову не повернула. Он не стал с ней разговаривать, когда она в конце концов пробралась к нему там, на обрыве. Он просто отвернулся от нее. Он не сказал ей ни слова. Он с досадой стряхнул ее руку, когда она взяла его за широкое запястье. Больше никогда в жизни она не приблизится к нему. Больше никогда в жизни она не станет на него смотреть. Больше никогда в жизни она не возьмет его за руку. — Генрих Янович? — Да, ты нам ответь, ответь, Иоаныч! — Ирина Михайловна, почему вы называете деда Иоаныч? — Дак а как же? Иоаныч и есь! — Да он Янович! Генрих Янович! — Вот недослышала я! Как ты говоришь? Яковлеч? — Вероника, не приставай к Ирине Михайловне! Мне, собственно, решительно все равно, как именно… — Это же не дикий мустанг! Это обычный… укрощенный жеребец! Почему он вдруг его сбросил?! — Не знаю, Федор Федорович, ничего не могу толком ответить. Могло быть все, что угодно. Лошадь от испуга или от боли… — Дак, стало быть, в дальний лес! А тама по веснянке мужики наши волчицу караулили. Волчица-то на Угурь-озеро ушла и щенят увела, а дух ейный, волчий, остался, и вот наш мерин Звонкий… — Ни испуга, ни боли! Я в двух шагах стоял. Лошадь успокоилась моментально. — Такое тоже возможно, Федор Федорович! Говорю же, животное непростое, интеллектуальное, не всегда управляемое! — А неуправляемое, так и нечего скакать! Моду взяли — на лошадях! Ковбои какие! Еще бой быков бы тут устроили! Оленька чуть дух не испустила, когда услышала! — Это не мода, Элеонора Яковлевна. Это спорт такой. — Ах, перестаньте, Вероника, что еще за спорт! Подумаешь, скачки с препятствиями! — Самый лучший спорт — это бег, я всегда говорил. Легкая атлетика… — …королева спорта, — перебила его Вероника, — это всем известно, Сереженька, вы нам уже сообщали сто тридцать три раза. Юля невозмутимо дожевала салат и сказала веско: — Ну это же правда. А правду можно повторять сколько угодно. На то она и правда. Это глубоко философское замечание заставило всех замолчать. Марина посмотрела на соседей. Вероника жевала яблоко, ее дед сердито тыкал вилкой в котлету. Бледная Оленька куталась в шаль, хотя в санаторной столовой было душно и пахло «общепитом». Геннадий Иванович рассеянно посвистывал, глядя в сторону. Павлик и его мамаша обедали как ни в чем не бывало — одинаково хлебали борщ и заедали толстыми кусками белого хлеба. Даже уши у них двигались одинаково. Юля с Сережей переглядывались. Федор Тучков — на него Марина посмотрела в последнюю очередь — был мрачен. Дальше стояли два пустых стула, придвинутые друг к другу вплотную. Марина отвела глаза. Нет, это невозможно. Так не бывает. Утром он был жив и здоров и собирался со своей Галкой «кататься на лошадках». Вот и покатался. Он собирался не только «кататься», он собирался еще в милицию, потому что знал что-то об убийстве. Он не пошел в милицию, а пошел «на лошадок», и вот теперь все. Все. Никто никогда ничего не узнает. Самое ужасное, что теперь Марине не с кем даже поговорить — Федора Тучкова Четвертого она раз и навсегда исключила из своей жизни, — а ей так хотелось поговорить, и так жалко было этого молодого балбеса, и так непонятно, о чем плакала Галка и о чем он собирался рассказать в этой самой милиции! Поначалу она подумала было, что его вполне могли «убрать» — ведь он объявил, что собирается в милицию! Он объявил и стал опасен, и убийца вполне мог разделаться с ним — все в духе ее настоящего «детективного приключения». Но потом она вспомнила, что своими глазами видела, как все произошло, — разве можно видеть чужими глазами?! И в том, что она видела, был только один «несчастный случай» и не было никакого убийства! Все равно жаль, что пришлось исключить из своей жизни Федора Тучкова и теперь с ним нельзя поговорить. Бедная Галка, у которой на лбу написано, что она любовница, а не жена. Бедная жена, которой только предстоит узнать, что ее муж так глупо погиб, да еще не в Алуште, а в дальней российской глубинке, и что он был вовсе не хорошим мужем, а так, среднестатистическим стрекозлом! — Хорошо, что на этих лошадях больше никто не угробился! Сколько там народу было! А если бы они всех в обрыв перекидали?! — Да это случайность, Элеонора Яковлевна! Хотя я говорил и еще раз повторю-с — конный спорт не развлечение для отдыхающих! — Я согласна, — отдуваясь после борща, заявила Валентина Васильна. — Я девчонкой в деревне на всех лошадях скакала и ничего не боялась, а теперь ни за что не сяду, потому что конь — это вам не тачка на колесах! У него, у коня, характер имеется! |