Книга Сын погибели, страница 64 – Владимир Свержин

— Нет, монсеньор. Барон ди Гуеско.

Анджело Майорано уже входил в комнату, не дожидаясь разрешения.

— А, это ты… — Гаврас измученно поглядел на соратника.

Тот изогнулся в поклоне.

— Хорошо, что ты пришел. Мне надо посоветоваться.

— Это и впрямь очень удачно, потому что, когда я уеду, вам, мой друг, будет сложно завязать со мной беседу.

— Ты уезжаешь? Куда же?

— Во Францию. Исполнять порученное Его Святейшеством.

— Но ты ведь говорил… — удивляясь, поднял брови Гаврас.

— Говорил, — подтвердил Майорано. — Как обычно — чистую правду. Но дело в том, что когда в подобные игры начинает играть ваша милая родственница, обстоятельства порою меняются очень быстро, а слова «правда» и «ложь» перестают что-либо значить.

— Ты хочешь сказать — Никотея посылает тебя во Францию?

— Должно быть, небу угодно, чтобы я все-таки посетил этот край. А прелестная севаста по мере сил способствует воле небес… Когда б я был ваятелем, как те древние, я бы почел за честь наградить ее чертами языческую Венеру. Надели меня Господь талантом управляться с рифмами, как с мечом, — мучил бы окружающих стихами, повествуя о ее красе. Если бы владел кистью более, чем нужно для покраски корабельного борта, — непременно бы придал ее черты Мадонне… Но я всего лишь грубый вояка. И как вояка говорю вам, мой герцог: только в делах постельных к этой женщине следует держаться поближе. Во всех остальных будьте от нее подальше.

— Ты лжешь! — сжал кулаки Симеон Гаврас.

— Для чего мне это? Искать с вами ссоры — какой в том резон? Мы проделали немало миль вместе — и по морю, и на суше, и, хоть сложно в это поверить, я питаю к вам добрые чувства. Поэтому повторю: коль уж вы не умеете, подобно мне, кланяться и улыбаться, пряча за спиной кинжал, держитесь от нее подальше. Из всех мной виденных ядовитых змей эта — самая опасная.

— Да как… — разгневанно начал Гаврас, но тут в дверь опять постучали.

— Мой господин, прибыл ювелир.

Симеон осекся на полуслове.

— Что ж, хоть и грустно расставаться, но мне пора. Не поминайте лихом. И если ничем не могу помочь, то уж ни в коем случае не хочу мешать. — Майорано откланялся и поспешил удалиться, оставив Гавраса в гневе и растерянности.

Вошедший ювелир с тревогой покосился на побагровевшего вельможу, сжимающего и разжимающего кулаки.

— Вы разве уже знаете? — опасливо спросил он.

— О чем?

— Лотарь Саксонский не принял вашего коня. Он заявил, что его мекленбургские скакуны, хоть это грех так говорить, не хуже вашего дженета. И очень скоро на турнире вы в этом убедитесь.

— Вот как, — вспыхнул Симеон Гаврас, перекатывая желваки на скулах. — Тем хуже для него. Уходи!

— Но это не все, — скороговоркой продолжил ювелир. — Госпожа Адельгейда с благодарностью приняла ожерелье, как я и говорил.

— Оставь меня! Бедная Адельгейда…

Хор кузнечиков стих, и в степи чуть слышно разнесся топот копыт.

— Возвращаются, — тихо произнес один из витязей ночной сторожи.

— Может, и так, — пробасил второй и, сложив руки, ухнул по-птичьи.

В ответ ему послышалось такое же уханье, а вслед за тем — досадливо басовитое воронье карканье.

— Не к добру ворон кричит, — покачал головой первый витязь. — Дурной знак.

Его собрат по оружию прислушался:

— Кажись, идет кто-то. Походка шаркающая, будто старик.

— Может, то мрец? Я слыхал, в этих краях разбойнички спокон веку озоруют. Сам посуди — за то время скольких в степи без чинного погребения бросили воронью на поклев. А мрец теперь ходит да ищет горячей крови испить. С лица он вроде как человек, а ежели со спины глянуть — то все тело настежь разверсто.

— Тьфу ты! — перекрестился второй. — Чур тебя! Нагово— ришь с три короба всяких небывальщин. Эй, кто идет?

— Мир вам, дети мои, — донеслось из тьмы.

— Мрец, — усмехнулся окликавший. — Это же старец Амвросий из Выдубицкого монастыря! Не спится ему, видать, князюшку ждет.

Страж наклонился к яме, в которой неярко горел укрытый от чужих взоров костер, и достал горящую сухую ветку, освещая дорогу духовнику Великого князя.

— Возвращаются, — обнадежил он святого отца. — Уж конский топот слышен.

Очень скоро из тьмы проявились очертания лошадиных морд, и всадники споро осадили коней у костра.

— Ну, слава богу, — пробормотал старец. — Вижу, что все живы.

— Живы, живы, отче, — прозвучал из тьмы голос Великого князя, — и с уловом. — Он ткнул пальцем в пленника, связанного по рукам и ногам.

Тот лежал поперек седла, голова его уныло свешивалась, будто чуя, что недолго ей осталось держаться на плечах.

— Тащите-ка этого вахлака ко мне в шатер — сам потолковать хочу.

Соратники Великого князя без промедления сдернули пленника с седла, подхватили его под мышки и, не особо чинясь, волоком потащили в лагерь.

— Пошто не спишь, отче? — Святослав обнял стоящего перед ним старца. — В твоих летах беречься надо.

— Это тебе, княже, беречь себя надо. Отчего, скажи, сокол мой ясный, самолично в дозор поскакал? Или перевелись мужи ловкие да хоробрые в воинстве твоем?

— Да ну, отче, пустое. Да и сам посуди: как же я дружину на смерть пошлю, когда по клетям да погребам хорониться стану.

— Все одно — не было нонче тебе нужды под самые крепостные стены Тмуторокани ходить. А когда б ненароком стрелой попотчевали?

— Поди, на том пиру для меня еще чаша не приготовлена.

— То одному Господу ведомо, — оборвал похвальбу старец Амвросий, — и не тебе о том судить.

— Ну так, и не тебе ж. Ты, пожалуй, тоже не Господь. Я в молитву твою верую не меньше, чем в панцирь цареградский. А коль ты пред Отцом небесным за меня слово замолвишь, да я броню крепкую надену — к чему ж тогда от беды шарахаться?

— Несусветицу говоришь. Молодечества с лишком, а ума — чуть.

— Отчего несусветицу? Вот мы нынче у самой Тмуторокани поиск вели, и такая жирная рыбина в сети пришла, что и не нарадуюсь.

— То-то и гляжу, что не нарадуешься.

— Так ведь сам посуди, — не унимался Святослав, — мы полночь идем берегом, тихонько, чтоб на стенах стражу не всполошить. И вдруг, чу — а на бережку вроде как дозор, смотрят в море, не отрываясь, будто ждут кого-то. Ну, мы так умишком пораскинули: от стен городских далече, кричи — не докричишься. Стало быть, и рухнули им кречетом на темечко.

— Да уж, видел добычу вашу, — укоризненно вздохнул Амвросий. — Ты не лютуй — он хоть и ворог, а все душа христианская.