Онлайн книга «Я русский»
|
Как подорванные. И – разливают, раз уж мое предложение принято. – А если серьезно, – пытаюсь отдышаться после серьезной порции коньяка, – то нужно немного подождать. Сначала завтрашней игры, а потом – понедельника. Завтра перед игрой у нас будет более полная, практически точная информация, что и как там было на самом деле и что реально грозит парням. Сейчас у нас только лирика и эмоции, так? – Ну, наверное, так, – осторожно соглашается Егор. Остальные – просто кивают. Я делаю знак рукой, и Никитос начинает наливать по следующей. Нормалек… – Стоп! – вдруг говорит кто-то сдавленно. Удивленно оглядываюсь. Жека. А он-то что? Молчал, молчал… – По-моему, – выдавливает сквозь зубы, уткнувшись в пол, – ты сейчас херню сказал, Дэн. Полную. Интересно, думаю, что это он там на полу разглядывает? Но теперь – на него смотрят уже все. Пристально. – Не понял, – выгибает бровь домиком Али. – А в чем тут, собственно говоря, херня, а, молодой? Ты это, старайся выбирать выражения. Не на базаре, блин. – Не на базаре?! – медленно поднимает глаза. А они у него – абсолютно белые. Почти без зрачков. Бешенство. – А где?! – и голос, блин, ледяной. – Сидите здесь, херню какую-то буровите: Система, интересы государства Российского. А наши парни там сейчас умирают. В эту самую минуту. Так, на секундочку. Мажор встает, делает шаг вперед, наклоняется. Но – Жека поднимается сам. Смотрят друг другу в глаза: внимательно, пристально. Кто кого «переглядит», была у нас в детстве такая забава, припоминаю. Здесь, похоже, – ничья. – И что ты предлагаешь? – ледяным голосом интересуется Гарри. – Прямо сейчас в Нальчик подрываться, черножопых гасить, так, что ли? Жека ухмыляется. – А зачем нам Нальчик? – дергает нижней губой, типа, улыбается. – Я тебе и в Москве пару мест рыбных покажу, если сам не знаешь, разумеется. – Ты Манежку, что ли, имеешь в виду? – догадывается Никитос. Все правильно, думаю. На Манежной площади, прямо у стен Кремля, в последнее время черные полюбили собираться. Молодежь. Хамят, матерятся. Прохожих задирают. Лезгинку танцуют, – но это так, мелочи. Многие – на футболках с надписью: «Свободная Ичкерия». И так далее. – И Манежку тоже, – усмехается недобро Жека. – Да и еще кой-какие охотугодья для развлекухи имеются. Повеселимся, короче. Все молчат. Думают. Потом Гарри отрицательно качает головой. – Я – пас, – говорит. – Потому как это – война. Причем – война гражданская. На чистых руках там вопрос не решишь. Значит: ножи, кастеты, арматура. Возможно – стволы. Будет кровь. Реальная кровь, красная. Я такую видел уже, доводилось. И парням это – вряд ли поможет. А вот жесткач в Москве – по-любому, блин, гарантирует. Плюс сделает черных – реальными потерпевшими. А значит, расколет и наших. Ты хочешь потом биться с русскими парнями в армейской форме, стос?! Стрелять в них из-за угла, потому как в лоб государственную машину тебе не победить при любых раскладах?! Революционер хренов! А потом еще придется бить головы русским людям, которые встанут на защиту черных на каких-нибудь, блин, митингах. Ты к этому готов?! По другому-то, один хрен, не получится. Надо что-то придумывать. Потоньше. И поумнее. Жека внимательно обводит нас всех тяжелым, пристальным взглядом. И – все понимает. Вернее – ему кажется, что он все понимает. Хотя на самом деле – он просто пипец как тупо ошибается. – Понятно, – кривится. – Я думал, что тут только один Мажор. А вы все мажоры. Декаденты. Бизнесмены, журналисты, менеджеры. Элита хренова. Вы не войны боитесь. Вы – за себя боитесь. За свои нагретые в московском комфорте задницы. Вам – и так хорошо, без войны. Да вы знаете, кто вы все?! Вы!.. Задыхается. Снова поднимает глаза, светящиеся белым, как снег, бешенством. – На войне всем плохо, сопляк, – неожиданно хмыкает Али. – Ты там просто еще пока не был. И – не дай тебе бог. Я, когда с Афгана вернулся, три дня боялся на улицу выйти. Сидел в маминой квартире у окна, привыкал: к людям, к машинам. К каплям дождя на стекле. К сирени под окнами. Но та война была далеко, а эту ты что, в мой дом притащить решил? Так знай – я против. И ничуть этого не стесняюсь. Жека – осекается. Тут с Али не поспоришь. Все знают про его два звездчатых шрама: один под правой ключицей, другой – на левой груди, возле самого сердца. Ему тогда повезло, сам рассказывал. На миллиметр в сторону – и «двухсотый»… …Так что Жека на несколько мгновений замолкает. А потом – отрицательно качает головой. – Я тебя уважаю, Али, – цедит сквозь сжатые зубы. – И всех остальных парней уважаю. Если что не так сказал – простите дурака. Но если Костя умрет, я все равно сделаю то, что решил. А с вами или без вас, мне, уж простите, – без разницы. И уходит. Забыв закрыть за собой входную дверь. Из подъезда сразу же тянет холодом и еще чем-то трудно определимым. – Ну, что делать будем? – тяжело спрашивает Серега. – Это уже ни хрена не шутки. Все молчат. Потом кто-то прокашливается. Егор. Тот самый КБУ-шник. – А пока ничего, – усмехается. – Потому как Костя будет жить. Я, пока вы тут разборы чинили, с людьми по эсэмэс списывался непрерывно. С Ножниным, с Мосфильмовским, с теми, кто в больницу поехали. Так вот. Состояние у парня тяжелое, конечно. Очень. Но жить – будет. Врачи ручаются. И еще Никитос на нас всех как-то загадочно начинает посматривать, отрываясь, наконец, от мобильного. – Я тут тоже списался кое с кем. Жендос ваще ни разу не прав получается, хоть и брат он мне практически. Он же что, оказывается, волну-то гонит. Илюха там в гостиничке оборону вместе со всеми держит. Братан его младший. Вот Жека и переживает. Мешает личное, так сказать, с общественным. Но виду – не подает. Типа, за идею беспокоится. Я жую нижнюю губу, потом вздыхаю. – Не прав не он, – тру внезапно покрывшийся испариной лоб, – а ты, стос. Нет в нашей жизни такого: личное, общественное. Мы ж не политики. Простые русские парни, какие есть. Я, к примеру, не за абстрактные идеалы дерусь. А за тебя, за Али, за Мажора. За «КБУ-шников» тех же, чтоб они свой интеллектуальный глум могли на все наши головы спокойно выплескивать. Типа прививки от пафоса. За Жеку за того же. Да, пожалуй, и за Илюху. Как он там, кстати? |